Роберт побледнел и остановился как вкопанный.
— Как же так?.. — он с трудом подыскивал слова. — Почему ты не написала мне? Я ведь ничего не знал…
— Я бы лучше умерла, чем доставила тебе беспокойство.
— Беспокойство?! И это ты называешь беспокойством?
Роберт шагал, глядя под ноги. Она шла рядом и слышала его тяжелое, прерывистое дыхание.
— Ты что, сердишься?
— Но ты же любила меня? — спросил Роберт, не ответив на вопрос.
— Да.
Он взял ее руку и сжал так крепко, что ей стало больно. Оба молчали.
— Зачем ты так расстраиваешься? Может быть, мне не надо было говорить тебе об этом? Ведь все позади. С тех пор прошло много лет…
Роберт заговорил срывающимся голосом:
— Из-за меня ты испортила себе жизнь и даже ни словом не упрекнешь меня…
— Упрекать тебя? Никогда! — голос Ирины дрогнул, глаза увлажнились.
Роберт снова крепко сжал ее руку. Они шли теперь, тесно прижавшись друг к другу. Роберт стал рассказывать о себе:
— У меня в жизни всякое было, Ирина, не стану скрывать. Я искал человека, такого, как ты, а тебя проглядел. Почему? Ну почему?! Как я был слеп!.. И сколько мне пришлось пережить за эти годы! Сейчас кажется, будто все в прошлом, в душе осталась только пустота, такая, что порою страшно становится. Самое ужасное то, что я уже не верю людям. Каждый думает только о самом себе, только о своем благополучии. Пока человеку делаешь хорошее, он тебе друг, а когда ты не можешь больше дать ему ничего, он отворачивается от тебя или совершает подлость. В искусстве и литературе — шаблон. В жизни — скука…
Нежность и жалость охватили Ирину. Как много ему пришлось испытать, если он говорит с такой горечью! Она вспомнила чудесный вечер в Москве. Роберт был тогда в центре внимания. А сейчас он один. Она хорошо понимала его.
— Роберт, ты слишком удручен, — стала она утешать его. — Ты не прав, когда говоришь так плохо обо всех. Я, конечно, не знаю так хорошо жизнь и людей, но все же… Нет, ты не прав! Все люди — вернее большинство людей… Ох, не умею я говорить! Пойми, все люди хорошие! Ты напрасно так озлобленно говоришь о них.
— Ты говоришь прямо по Горькому. — Роберт засмеялся, затем, помолчав, спросил: — А вот ты… любишь своего мужа?
Ирина ответила не сразу. Казалось, она не слышала вопроса. Потом тихо заговорила:
— Ты не то спрашиваешь. Я тебе одно скажу. Он хороший, чудесный, очень трудолюбивый человек. И заботливый. Заботится и обо мне и обо всех. Люди его любят…
Роберт прервал ее:
— Все. Точка. Вот теперь я понял тебя. Не продолжай дальше. Тебе больно, Ирина. Как хорошо, что ты именно такая: честная, открытая. Ты не можешь ранить человека, а тебя ранить легко. Ты нуждаешься в защите. Жизнь, Ирина, сложнее, чем ты думаешь. Ты даже не знаешь, как ты хороша. Только тот, кто поймет это, может оценить тебя и полюбить.
«Как хорошо ты говоришь!» — растроганно думала Ирина.
— Я был тогда слепым. Прости меня. Потерять тебя снова я не в силах. Ирина, выслушай меня. Я говорю от чистого сердца, хотя, признаться, не всегда это делал в жизни. Я не оставлю тебя. Что тебя здесь удерживает? Муж? Ты говоришь, он честный и трудолюбивый? Охотно верю. Ну и пусть себе честно трудится. Нет, ты за него не обижайся. Для твоего счастья этого мало. Впрочем, я хочу познакомиться с ним. Можно? Потом я выскажусь. Мораль и общественное мнение? С этим надо считаться, но ведь и согласно морали ты должна быть с тем, кому принадлежала впервые, кто по-настоящему любит тебя и… кого ты сама…
— Все это так, но…
— В чем же дело?
Роберт остановился, ожидая ответа. Она проговорила растерянно:
— Это трудно решить так вдруг, Роберт. Ты меня понимаешь?
— Понимаю, но… Ирина, я не оставлю тебя здесь! Поверь, я не мечтаю больше ни о чем, только бы ты была всегда со мной.
— Значит, ты вернешься через неделю? — Она попыталась переменить тему разговора.
Он понял это как ответ и сказал:
— Хорошо, я подожду неделю.
Ирина пришла домой поздно. Вейкко лежал в темноте, но не спал: в комнате было сильно накурено, и в пепельнице еще тлела папироса. Не зажигая света, Ирина постелила себе на диване и тихонько разделась.
Оба не спали, и оба старались скрыть это друг от друга. Обоих одинаково тяготило молчание, но никто из них не решался заговорить первым.
Весеннее утро в Карелии наступает рано. Они заснули только с рассветом, а когда поднялись, солнце стояло уже высоко. Им надо было торопиться на работу. Вейкко даже не сказал жене, что уезжает в колхоз. Конечно, он мог бы сказать ей об этом, но тогда у них завязался бы длинный разговор, и он промолчал.