— Вон, што...
Паренек хитро ухмыльнулся, подступил ближе
и спросил:
— А откуда? Из какого села?
— Из Верхнего Причала.
— Ну, так вот тебе для начала!
Паренек размахнулся и ударил Антошку по
голове. У Антошки даже в глазах потемнело. Он
вскрикнул, пошатнулся, а парень засмеялся и
убежал.
У Антошки закипела обида в душе. За что его
ударили? Он схватил -камень и швырнул его вслед
парню. Но парень уже скрылся за утлом.
В ушах звенело, кружилась голова, и Антошка,
едва подавляя слезы, пошел в казарму. Там он лег
на отцову котомку, повернулся лицом к стене
и тихонько заплакал. А потом заснул и проснулся
только вечером, когда казарма уже гудела вер-
нувшимися с работы шахтерами.
II.
На другой день с утра Антошка стал на работу.
Для начала его послали с партиею подростков,
мальчиков и девочек, выбирать из больших куч
угля мелкий и крупный уголь —орешник и кулач-
ный. Работа была грязная, утомительная: все время
приходилось стоять, нагнувшись, таскать корзины
с углем, рыться в больших кучах, пачкая руки
и лицо.
А тут еще товарищи — народ все задорной,
драчливый. Тот толкнет, тот щипнет, тот угля за
шею насыпет или ткнет лицом прямо в кучу. Не
лучше и девчонки: то шапку которая с головы
сорвет, то, проходя мимо, корзинку опрокинет—
и набирай опять сначала. Между собой они хотя
тоже озорничают, но в шутку. А Антошка чужой,
и все ему чужие. Узнали, что он тульский и стали
смеяться, выдумывать.
Один говорит:
— В тульских лесах ни птиц, ни зверя — одни
только лешие скачут.
Другой добавляет:
— В Туле пряники медовые, а головы дубовые.
И все смеются. А Антошке обидно. Хочется ему
остановить эти насмешки, да что он сделает— один
против всех? И он только отмалчивался.
А потом еще пуще смеяться стали. Снял он
как-то шапку, чтобы пот вытереть, а сосед фырк-
нул и говорит:
— Гляньте, ребята, у тульского вихры какие.
Все посмотрели и засмеялись. Антошка провел
рукой по волосам и выпачкал лоб. Засмеялись еще
больше. Стали приставать:
— Отчего у тебя вихры торчат?
— Тульские все такие. В Туле только самовары
гладкие, а люди корявые.
И прозвали Антошку вихрастым. Так и при-
липла к нему эта кличка: по имени не называли,
а прямо—вихрастый.
К вечеру пошел дождь, и пока пришло время
шабашить, всех промочило до нитки. Одежда при-
липла к телу, отяжелела, набралось на нее пыли
и грязи, а другой перемены нет. Только в казарме
удалось немного просушить верхнее, а остальное
высохло на нем.
Когда после ужина Антошка лег на нары, то
не слышал ни рук, ни ног, а спина болела, как у ста-
рого. В казарме стоял шум, говор; долго не могли
угомониться шахтеры. Кто в карты играл, кто по-
чинялся, кто разговаривал. А Антошка как лег, так
сейчас же и заснул. Спал, как убитый, а утром,
в ранних потемках, когда на шахтах запели гудки,
едва растолкали его на работу.
И началась с этого дня для Антошки собачья
жизнь. Сегодня его посылали на одну работу,
завтра на другую: то уголь выбирать, то вагончики
с углем откатывать, то кирпичи таскать, то печи
топить. Каждое дело требовало умения, сноровки,
а Антошке было здесь все ново, чуждо. Дома он
не привык к такой работе, а по чужим людям не
жил вовсе. Да и порядки здесь во всем другие, что
ни возьми. Дома печи топят дровами, а здесь
углем. Антошка первое время дивился:
— Что такое? Земля, а горит. И горит—чудно:
сольется в комок, раскалится до бела, как железо,
и жар такой, что и не подступить.
И много нового, дивного видел на шахтах
Антошка. Гудят машины, бегают поезда, по вече-
рам зажигают свет белый, яркий. Его называют—
«ликтричество», а откуда оно идет и как светит—
неизвестно. На шахтах день и ночь работа: гул,
стук, гудки. Люди, как муравьи, ворочаются.
Достают из шахты уголь, ссыпают в кучи, потом
грузят его в вагоны и везут куда-то далеко, по
всему свету.
И никогда тут не бывает тихо, даже в праздник.
Машины в праздник молчат, зато шумят люди пс
казармам, по трактирам, на улице. Напьются пья-
ные и ходят с песнями, с гармониками, кричат,
ругаются.
Антошке скучно в этой толкотне—не привык
он к ней. Дома у них на селе всегда тихо. Собака
залает, корова заревет, дитя заплачет—«а все село
слышно. А тут, как в котле, все кипит, и уйти от
этого шума некуда.
Отца Антошка видел только по праздникам.
Аверьян работал в ночной смене, и выходило так,
что когда Антошка уходил -на работу, отец шел
отдыхать, а когда вечером Антошка возвращался
в казарму, отец уже был в шахте.
По праздникам Аверьян уходил вместе с дру-
гими шахтерами на село, лежавшее вблизи руд-
ника, и возвращался оттуда поздно и навеселе.
Иногда он приносил Антону орехов или пряников,
а иногда ни с того ни с сего бил Антошку.
— Ты мне гляди... не балуй,— строго говорил
он и шлепал Антошку по спине.
Евфросинья всегда горячо вступалась за
Антошку, если его обижали.
— Зачем парнишку трогаешь?—говорила она,
и глаза у нее становились строгими, негодую-
щими.— Ты думаешь, ему сладко тут без матери?
Напьются да и выкомаривают.
— Молчи, баба,—говорил, смиряясь, Аверьян. —
Я ему родитель. Я должен учить его...
— Чего молчи? Не правда, что ли? Завез
хлопца, меж чужих бросил да еще обижает. Жало-
сти у тебя нет...
У Евфросиньи Антошка часто находил защиту.
Она любила детей, а своих не было, и она перено-
сила свою любовь и ласку на чужих.
В праздники Антошке тоже было скучно.
Некуда пойти, нечего делать. Он слонялся возле
казарм, ходил вокруг шахты. Дни серые, осенние,
часто шли дожди, было черно, грязно. Над руд-
ником, не уходя, висит сизая мгла, в ней рожда-
ются и умирают короткие тусклые дни, а ночи
темные, длинные, и ветер степной шумит иногда
так, что даже страшно.
Рудничные ребята привыкли уже к Антошке
и затрагивали его реже, но все-таки доставалось
ему от них. Иной поймает и так, ни за что, за
вихор оттаскает или плюху даст. Антоша уже
и сам научился давать сдачи, и где силой, где лов-
костью, брал верх. И на него уже не стали напа-
дать без разбора.
— Тульский даром, что маленький, а ловкий,—
говорили ребята.—Давеча Сережке так загвоздил.
За себя постоять может...
И стали остерегаться Антошки.
III.
Прошел месяц. До сих пор Антошка работал
наверху, его еще ни разу не опускали в шахту.
О шахте он думал с любопытством и страхом. Ему
хотелось побывать под землей, посмотреть, как
работают, ломают уголь, но и страшно было. Там
темнота кромешная и газы всякие, и, говорят, по
дальним забоям духи нечистые бродят, разными
голосами кричат. Вот еще недавно видели в шахте
кошку. Мяучит, бегает, глаза зеленые, страшные,—
так и горят. Чего кошке в шахту попасть? Не
иначе, как дух нечистый в кошку обернулся
и бегает по штрекам, пугает людей.
И вот выпал случай Антошке побывать в шахте.
Заболел мальчик при лошадях, которыми та-
скают вагончики с углем в шахте, и его надо было
заменить другим. Послали Антошку—таковский,
везде можно сунуть.
Его опустили в шахту с утренней сменой. Было
еще темно; у клетей горели фонари, ворочались
темные фигуры шахтеров. Антошке стало страшно,
когда его толкнули в клеть и захлопнули дверцы.