— Значит, из шахты им уже нет ходу?
— Говорю тебе—крышка, могила,—проворчал
дядя Иван.—Человека хоть наверх подымают,
а лошадь месяцами в шахте живет. Ну, и пропа-
дают глаза.
И Антошке еще больше стало жаль лошадей.
Бедные коняги, ни за что вы погибаете в шахте!
Люди хоть по доброй воле сюда идут, плату за
труд получают, а вы-то из-за чего страждете?
Антошка жалел лошадей, любил возиться
с ними, и дядя Иван не даром говорил, что Антошка
разговаривает с лошадьми. Он, действительно,
говорил с ними, и ему казалось, что лошади пони-
мают его.
Это были простые, смирные, заморенные рабо-
той клячи. И все разной масти. Серую звали Ряб-
чиком, буланую— Ласточкой, пегую—Бычком, а во-
роную — Мальчиком. Клички дал им Иван,
сообразно с характером каждой лошади.
Ласточка была чуткая, подвижная, ржала тонко,
озиралась по сторонам. Рябчик часто вертел хво-
стом, кашлял и вздрагивал, точно его мучили
какие-то страшные воспоминания. Бычок был
ленивый, неповоротливый, шершавый. Ноги у него
были, как колоды, толстые, мохнатые, а хвост
обдерганный, куцый. И его часто называли еще
Куцым. Мальчик был щеголь: у него были тонкие
ноги, красивая голова, гладкая шерсть. По всему
видно было, что Мальчика прежде берегли, холили,
как дорогую лошадь, а потом бросили в шахту,
и он здесь захирел.
Мальчик был зол, жаден, драчлив и часто ссо-
рился с соседями из-за корма. Антошка не долюб-
ливал Мальчика за его злость и жадность, за
щегольской, помятый вид.
— Это у нас панич,—говорил он дяде Ивану
про Мальчика.
— Благородной крови,—усмехнулся Иван. —
Прежде самого хозяина возил, а теперь тачки
с углем таскает.
И добавил задумчиво:
— Так оно часто и с людьми бывает.
Больше всех Антошка любил Бычка и Ласточку.
С Бычокм они были приятели. Такой он простой,
спокойный и смешной в своей неповоротливости.
И куцый хвост даже идет к нему и шершавые
ноги... Хорошо на такой коняге в ночное ездить.
Шибко не бежит, зато и не растрясет. И не уйдет,
не обманет: будет себе мирно травку щипать—
и треножить не надо.
Ласточка немного беспокойная, но тоже лошадь
хоть куда. Любит она свежее сено, да и все они
любят. Слышат по запаху, когда привозят новые
вязанки, оглядываются, шевелят губами, смеются.
Должно быть, от свежего сена пахнет простором,
свежим воздухом, солнцем, и эти тревожные запахи
напоминают о зеленых лугах, о сочной росистой
травке, о вольных пастбищах в летние ночи или
на зорьке...
Антошка заметил это и всегда с удовольствием
давал лошадям свежего сена. Ему нравилось смо-
треть, как они жадно убирают его крепкими зубами
и тычут в него мордами, словно наслаждаясь его
тонким, чистым запахом.
«Бедняги»,—думал он, подкладывая охапку за
охапкой.— «Только и радости, что свежее сено,
а все остальное не для них».
И любовь к этим тощим, заморенным клячам
у него росла, и казалось ему, что дышит он с ними
одним духом, томится одними желаниями.
VI.
В субботу, в полдень, в шахте случилось
несчастье.
В одном из забоев обвалилась плохо укреплен-
ная порода и придавила шахтера. Случилось это
почти на глазах у Антошки. Он возвращался
с пустым вагончиком от ствола шахты. Вдруг гро-
хот, гул, а потом слабый, протяжный крик. Замета-
лись в темноте огоньки —туда, сюда, испуганно, бы-
стро; послышались голоса, топот и шарканье ног.
Антошка обмер. Ему подумалось, что возрва-
лась гремучка и сейчас по шахте пронесется ураган
пламени и дыма. Но было спокойно, и только мель-
кали огоньки и слышались голоса. Антошка погнал
быстрее лошадь. Вот и забой,—кучка шахтеров
наклонилась, гомонит. Стоны идут тихие, мучи-
тельные; от них и страшно, и больно. Точно тер-
пугом по душе водит.
— Наверх его, в больницу, —- послышались
голоса.
Заколыхались, расступились. Подняли что-то
бессильное и темное с земли. Поднесли к вагон-
чику, положили. Бедняге повредило ноги и спину.
— Погоняй,—крикнули Антошке.
Антошка дернул за повод Бычка, вагон пока-
тился по рельсам. Стоны затихли. Группа шахтеров
шла за вагончиком, тускло блестя огоньками; лица
были темные, хмурые. Пахнуло на всех ужасом
шахтерского труда, беспощадной властью темной
враждебной земли...
Антошка несколько раз оглядывался, видел
качающуюся голову, высунувшуюся из тележки,
и ему казалось, что он везет мертвеца.
У ствола, где бегают клети, увечного вынули из
вагончика и положили в клеть. Он уже был без
памяти. Клеть вздрогнула, тихо поднялась
и исчезла в темноте.
— Что он, из пришлых?—спросил кто-то.
— Нет, тутошний,—ответил чей-то голос.—
Семейный. Не выдержит, бедняга. Ноги, как
в ступе, потолкло.
— Заработал!..
— Эх-хе-хе! Жизнь наша!..
Поговорили и разошлись. Антошка повел
лошадь к забою. Он дрожал, все в нем как-то похо-
лодело, замерло и только глубоко внутри шеве-
лился ужас перед совершившимся. Он заглянул
в вагончик и отпрянул: там стояла лужа крови.
И на минуту все поплыло у него перед глазами—
и дальние огоньки, и темные ряды крепей вдоль
галлереи, и темнота. Он зашатался и чуть не упал...
Все время Антошке мерещилась голова изуве-
ченного шахтера и стояли в ушах стоны его—
тихие, мучительные. Антошка опасливо смотрел на
своды шахты—черные, неровные, покрытые впа-
динами и выступами, местами закрепленные дере-
вом и камнем, и каждый дальний шум и грохот
заставлял его вздрагивать и озираться. Прежде он
не боялся, а теперь стало страшно земли. Слепая
и темная, она полна вражды к человеку за то, что
он своими ударами тревожит ее немую, веками
лежавшую в безмолвии, глубь. А человек—точно
букашка, не больше. Тут их в шахте триста чело-
век, а случись несчастье—пожар или взрыв — и все
погибнут, как мухи, всех загребет в свои лапы
смерть.
И Антошка ждал и не мог дождаться часа, когда
начнут шабашить. Наконец, работы окончились,
и шахтеры стали подыматься наверх. Стал соби-
раться и Антоша.
Дядя Иван отпустил его с напутствием.
— Гляди, хлопче, гуляй хорошо да ворочайся
завтра вечером беспременно. А то больше не пущу,
тут тебе будет и крышка.
— Ворочусь, дяденька, точка в точку,—говорил
Антошка обрадованным голосом.
Он не побежал, а полетел к выходу, забыв
и о страхах, просунулся меж шахтерами, юркнул,
как мышенок, в клеть и прижался в уголке. Захлоп-
нулись дверцы. Клеть сорвалась с земли и стала
подыматься.
VII.
Обманчивое ощущение не под'ема, а спуска
куда-то еще ниже в темноту, шум, свист, брызги—
и вдруг мягкий свет, чистый, голубоватый, в кото-
ром тусклыми пятнами горят фонари. Останови-
лись.
Антошка выпрыгнул из клети и устремился
к выходу. Что это?.. Земля белая, нарядная. Снег...
Какая радость! Выпал на четверть, лег ровно,
пушисто, все покрыл собой— землянки, крыши,
дорогу, кучи угля, и все светится молодым чистым
светом! Сумерки, а между тем светло. Антошка
глянул вверх. Там, чуть прикрытый тучками, стоял
месяц, еще молодой, неполный, и светил ласково,
тихо.
Антошка засмеялся и задышал часто, быстро.
Сладко закружилась голова, забилось сердце. Анто-
шка отбежал немного от шахты и стал прыгать,