В сочельник Антошка ел кутью и взвар, приго-
товленные Евфросиньей, а на первый день у инже-
нера была елка. Антошка бегал с ребятами смот-
реть на это чудесное зрелище. В окна видно было
только верхушку елки, горевшую огнями и блест-
ками, но даже и то немногое, что видел Антошка,
ослепило и покорило его.
— В прошлые святки в школе елку ставили,
большущая такая, больше этой,—говорил досужий
Голован.— Мне досталось четыре золотых ореха и
книжка с картинками. Я думал, что орехи какие-
нибудь особенные, да расколупал один, а он, пони-
маешь ли, пустой...
— А теперь почему елки нет? — спросил
Антошка.
— Учитель уехал на все праздники, некому
поставить.
Антошка пожалел, что так вышло.
Два дня он провел наверху с ребятами в беготне
по руднику, по селу, на пруде, где очистили лед от
снега и носились кто на коньках, а кто и так, на
подошвах... На первый день ходили христославить
по казармам и по квартирам и собрали кое-что.
А потом разделили поровну и накупили разных
сластей.
Время прошло быстро, незаметно.
А когда на второй день вечером Антошка очу-
тился опять в шахте, дядя Иван, более обыкновен-
ного скучный и хмурый, встретил его неприятной
новостью:
— А тут вот Мальчик захворал.
— Что с ним такое? — тревожно спросил
Антошка.
— Не ест ничего с утра, а теперь вот лег, не
встает. Я ему и кровь бросал, и нашатырю с пер-
цем давал—не помогает.
Антошка наклонился к Мальчику. Он лежал на
земле, тяжело дыша, с опущенной головою, и глаза
были тусклые, мутные.
— Околеет, видно,—сказал дядя Иван.
Антошке стало жаль Мальчика. Хоть и недо-
любливал он его, а все-таки живая тварь—жалко.
— Может, его наверх бы, на холод,—сказал
Антошка.
— Это не поможет, — махнул рукой дядя
Иван.—Пропадать ему время пришло, отработал
свое... Давеча кровь пустил ему, а она такая густая,
как деготь. Дело ясное—застой крови. Могила.
Поговорили, повздыхали над Мальчиком и
легли спать. А среди ночи были разбужены трево-
гой среди лошадей. Сразу догадались, в чем дело:
Мальчик околел. Он лежал неподвижно, упершись
мордой в ножку корыта. Лошади тревожно обню-
хивали его, храпели, вздрагивали. Видно, им
страшно было мертвого товарища.
Дядя Иван и Антошка вытащили Мальчика за
ноги из конюшни. Было еще рано, не видно было
никого. Стали ждать утренней смены.
— Вот тебе, таскал, таскал вагончики, а теперь
самого вытащили из стойла,— сказал дядя Иван с
кривой усмешкой.—Пропала лошадь, а была смо-
лоду хоть куда: на хозяйской конюшне стояла,
овес ела, в дорогой сбруе ходила. А захирела—
сюда ее в шахту, на гнилое сено, таковская... Так
вот и с нашим братом бывает: пока здоров—
хорошо, а чуть захирел—долой, насмарку. И выхо-
дит, что человек, что скотина—все едино. Все мы
рабы у своей судьбы...
Антошке грустно было слушать слова дяди
Ивана—кололи они уши горькой правдой. А потом
шевельнулось чувство вины перед Мальчиком.
Дядя Иван говорил:
— Вот мы с тобой осуждали Мальчика— и злой-
де он, и хвастливый, а ежели подумать, то судьба у
Мальчика была жестокая: с хором да в лазни,
от лакомого куска к гнилушке. Тут поневоле
озлишься. Разве мы все не таковские? Попали в
шахту, как медведь в яму, и стукаемся головами об
стену.. Нет, брат, по настоящему мы должны
Мальчику в ножки поклониться: прости, мол,
нас, лошадь честная, за нашу несправедливость!..
Так-то!
Когда стали подымать из шахты ночную смену,
потащили к клети и Мальчика. Там его положили
в клеть и подняли наверх. В последний раз мель-
кнули перед Антошкой оскаленные зубы, и он
прошептал:
— Прощай, коняга!..
Без Мальчика показалось скучно в конюшне.
Чего-то недоставало. Понимали это и лошади и все
озирались, прислушивались и ждали, не придет ли
Мальчик.
После Нового года в шахту спустили новую
лошадь. Это был крепкий, здоровый битюг, слепой
на один глаз. При спуске связали канатом ноги,
а он все-таки бился, барахтался и ржал. А когда
вели от клетей по галереям, он все шарахался в
сторону и дрожал, пугаясь темноты.
Появление новой лошади в подземной конюшне
было целым событием. Все—Ласточка и Рябчик, и
даже ленивый Бычок заволновались, увидя нового
товарища, потянулись к нему, стали обнюхивать,
тихонько заржали. Он отвечал им коротким низким
ржанием, и между ними завязалась беседа на непо-
нятном лошадином языке.
И долго не могли успокоиться лошади. А когда,
попозже, Антошка подошел к корыту, он увидел
трогательную картину. Бычок и новый стояли
рядом, и голова Бычка мирно покоилась на шее
нового. Поговорили коняги, подружились и братски
обнялись. Если жизнь тяжела и мало радостей
выпадает на долю, то пусть хоть дружба будет
маленьким утешением—все-таки легче...
XIII.
Каждый день в шахте случалось какое-нибудь
происшествие. То придавит кого-нибудь обвалом,
то обрушатся крепи, то пробьется где-нибудь вода,
то клеть прищемит или ударит кого-нибудь. Иногда
в шахте начинают слышаться стоны и голоса, похо-
жие то на лай собаки, то на мяуканье кошки, то на
кваканье лягушек. Это кричит гремучка— скопилась
в шахте и дает о себе знать, предупреждает—
берегись!..
И все это держало постоянно рабочих насто-
роже, мешало легко и просто относиться к труду.
Так и казалось, что вот-вот что-нибудь случится—
не утром, так вечером, не сегодня, так завтра.
А тут еще приходили вести с других шахт и руд-
ников: там случился обвал, там затопило шахту,
там взорвался гремучий газ— и каждый раз кого-
нибудь убивало, захлестывало, обжигало.
Но боялись только молодые малоопытные шах-
теры, а старые давно уже привыкли к своей опас-
ной работе. Как солдаты на войне, они не обращали
внимания па то, что смерть выхватывает из рядов
то одного, то другого, и долбили каменные стены.
Некоторые ухитрялись даже курить в шахте, хотя
это было строго запрещено из опасения взрывов.
При спуске в шахту рабочих обыскивали и отби-
рали у них спички и табак, но шахтеры умудря-
лись проносить то и другое и покуривали втихо-
молку. Проносили и водку, которую тоже запре-
щено было брать в шахту. Мастер был на это дядя
Иван. Как побывает наверху, так и принесет с собой
бутылочку или две. Если бутылки попадались на
глаза, он говорил, что это лекарство для лошадей,
и ему верили, тем более, что он подкрашивал водку
настоем из каких-то корешков.
В шахте «лекарство» выпивалось в компании с
кем-нибудь из приятелей дяди Ивана. Чаще всего
компанионом был сторож у ствола шахты, где сто-
яли водоотливные насосы,—маленький лысый ста-
ричок по имени Стратон. Про "него говорили, что
он и родился в шахте. И действительно, он был
подземный старожил. Знал, что было на руднике
лет двадцать и тридцать тому назад, и любил гово-
рить о прошлом. Случалось ему бывать и при взры-
вах, и при затоплениях, и при обвалах, и каждый
раз он чудесно спасался. Носил он в кармане всегда
три кусочка угля, а где он их достал и какой от них
толк—не говорил, только посмеивался.
— Я человек подземный, меня и смерть не
берет,— говорил он, щуря свои маленькие острые
глаза.—Другие люди тонут, убиваются, калечатся,
а я, как заговоренный, живу и живу, уже и счет