улыбается, точно давно знает Антошку.
— Что, брат, опамятовался?
— Уже,—говорит Антошка.—Вот только в го-
лове дергает.
— А нога как?
— Зудит малость.
— Это от старости, — шутит доктор, накло-
няясь к Антошке.—Ведь, ты старенький, а?
— Нет,—улыбается Антошка. Чудной доктор,—
ишь что придумал.
Доктор осмотрел голову, левую ногу, послушал
спину, постучал по животу.
— Ничего, все в порядке,—сказал он, выпря-
мляясь.— Через три недели будешь ходить.
Он посмотрел еще раз на Антошку, прямо
в глаза и спросил:
— Как же это ты под вагонетку попал?
— И сам не знаю... Так вышло,—промолвил
Антошка.
— Ворон в шахте ловил? Ну, ничего, мы тебя
подправим. Лежи смирно, сам не вставай, а если
что надо, скажи вот Софье Васильевне, она все
сделает.
Доктор указал на девушку, которая давеча под-
ходила к нему, а теперь завязывала ему ногу.
Доктор ушел, а у Антошки осталось надолго
приятное, теплое чувство. Точно его обогрели и
приласкали с холода. Отвык он от этого, и у него
даже зачесалось в горле.
Потом он заснул и проснулся только вечером.
Софья Васильевна принесла ему супу и молока.
Самому было есть несручно, и Софья Васильевна
накормила его. Вышло у нее это просто и ласково.
И опять у- Антошки защекотало в горле.
— Спасибо,—сказал он и заморгал глазами.
В голове гудело по прежнему и ныла глухо нога.
— Что мне повредило?-— спросил Антошка.
— Голову ушибло да ногу, ступню,— сказала
Софья Васильевна.—Да это ничего, пройдет. По-
лежишь недельки три и заживет.
— У вас тут хорошо,—тихо сказал Антошка.—
Не то, что в шахте...
Софья Васильевна улыбнулась и сказала:
— Ну, спи, не болтай зря. А если что надо—
позови.
Она ушла к другим больным, легкая и белая.
Антошка следил за ней глазами и ему казалось,
что всем она несет с собой ласку и успокоение.
Сумерки вливались в окно. Синими казались они
и печальными. А потом вспыхивали звезды и стало
светло... Нет, это не звезды, а лампы, но как они
горят мягко и ровно... Ликтричество...
Антошка заснул. Что-то срывалось и падало
в голове, точно кто-нибудь вязал и обрывал не-
умело кривые узлы. А потом затихло, угомони-
лось, и стали разворачиваться хитрые узоры снов.
XV.
Началась для Антошки новая полоса жизни—
в больнице. Он не жалел, что попал сюда. Болела
нога, гудело в голове, что-то твердое, как кол,
стояло в спине, но это пустяки. Поболит и пере-
станет. Со всеми это случается, а он чем лучше?
Зато он отдохнет здесь—в чистоте, в тепле и
уюте.
Как хорошо проснуться утром не в шахте, не
на грязном сене, а на чистой кровати, в чистом
халатике, видеть свет дневной, снег за окнами и
чистые стены... Немного холодно бывает по утрам,
но сейчас затопят печи и пойдет от них сухое,
здоровое тепло. А потом завтрак... Пища вкусная,
хорошая, только дают мало. Софья Васильевна,
всегда одинаково приветливая и ласковая, говорит:
— Много есть нельзя — вредно. Лучше по-
меньше да почаще.
Славно дремлется после еды. Спишь не спишь,
а так, какое-то забытье... Хлопнут двери, заговорит
кто-нибудь и сна уже нет, улетел, как пух от дыха-
ния, а потом опять что-то обволакивает, обнимает.
В полдень приходит доктор—и вся палата ожи-
вает. Точно дух бодрости вселяется в нее. Он
весело балагурит с больными, выслушивает, рас-
спрашивает, и кажется, будто боли стихают, и
входит здоровье в истомленное тело.
С Антошкой у него всегда шутливые разго-
воры.
— Ну, как дела, старичок?— спрашивает, по-
смеиваясь, доктор.
— Ничего, лучше.
— Мышки в голове бегают?
— Есть немного,— смеется Антошка.
— Ну, мы их скоро выгоним. А нога будет, как-
новенькая, еще танцевать будешь. Спи побольше,
ешь хорошо, смотри весело—и все будет ладно.
Антошку утешали слова доктора. Радовала и
Софья Васильевна своей неизменной приветливо-
стью. В палате она, как солнышко,—и светит, и
греет. Антошка даже удивлялся, откуда берется у
нее эта ласковость. И вид у нее такой, что сразу
располагает к себе: серые глаза с просинью, тем-
ные волосы чуточку вьются, лицо худощавое, не-
много бледное, две тонкие чорточки возле губ—
и в них, казалось Антошке, прячется вся приветли-
вость Софьи Васильевны. Улыбнется, шевельнет
этими черточками,-— и станет светло на душе, хо-
чется и самому улыбаться... И словоохотливая при
этом— слова у нее, как река, текут. О себе Антошке
как-то вечером рассказала. Антошка спросил,
давно ли здесь живет Софья Васильевна. Она
ответила:
— Два года.
— А прежде где жили?
— А прежде училась. Сначала в гимназии,
потом в Москве на курсах.
— Счастливая вы, в Москве жили,— сказал
Антошка.
— Счастья мало,—вздохнула Софья Василь-
евна.—Трудно мне в Москве жилось. Денег не
было, приходилось зарабатывать и учиться, а это
дело нелегкое. В гимназии хоть на казенный счет
училась, а тут все свое... Год прожила в Москве,
а тут отец заболел, со службы уволили,—он поч-
тальоном в местечке служил,—пришлось и семье
помогать. Так вот и жила, перебивалась, пока не
кончила. Хорошо, хоть сразу на место попала...
Ну, теперь ничего, живу. И семья при мне, еще и
сестренка учится...
Антошка слушал—и еще милее, ближе стала
ему Софья Васильевна.
«Вот она какая,— с гордостью думал он. —
И сама в люди вышла, и других за собой тянет.
Вот это человек... настоящий!»
Антошка вскоре присмотрелся и к своим сосе-
дям. Их было пять, и все были шахтеры, получив-
шие увечья на работе. Это случалось часто—кале-
чила шахта людей, била и толкла, как пшено
в ступе, и не успевал оправиться один, как на его
место клали другого.
Рядом с Антошкой лежал молодой парень с по-
мятой грудью. Его придавило в шахте при дина-
митных работах. Откололась глыба породы и стук-
нула в грудь так, что думали—дух вышибет. Но
в больнице парень оправился и шел теперь на вы-
здоровление. Он был худощавый, сухой, муску-
листый, и глаза у него были сосредоточенные,
думающие.
Рядом с ним лежал пожилой шахтер в густой
бороде с проседью, с темным худым лицом. У него
повреждена была спина, но лечение шло туго, и
оттого у него был скучный, унылый вид. Он все
молчал, а если и говорил, то только о том, как бы
поскорее выздороветь и уйти с рудника на родину.
Дальше лежал старый шахтер, у которого от
натуги образовалось растяжение жил. Борода была
седая, а глаза живые, зоркие, острые черты лица
и тонкий голос. Весь он был какой-то насторожен-
ный, как птица, испуганная ружейным выстрелом.
Должно быть, его не на шутку напугала шахта.
За ним, на соседней кровати, лежал парень
огромного роста с забинтованной головой— от-
крыты были только нос, рот и одна щека. Он
недавно сорвался с клети и разбился до полусмерти,
и только крепкое здоровье поддерживало в нем
жизнь.
В самом углу, возле печки, лежал маленький
тщедушный человек с кротким лицом и ясными,
спокойными глазами. Его обожгло паром возле
машины, кроме того, у него была давняя грудная
болезнь. Был он самый тихий в палате, лежал
молча, и в ясных, поднятых кверху глазах была
какая-то большая глубокая дума.
Все больные лежали спокойно. Днем говорили