мало,— кто спал, кто читал книжки, которые при-
носила Софья Васильевна, а в сумерки и по вече-
рам, когда читать было запрещено, вели тихие
беседы, иногда общие, а больше сосед с соседом,
но уголкам.
Антошка вскоре сдружился с парнем, который
лежал рядом с ним. Звали его Михаила. Он был
из Харьковской губернии, на руднике жил первую
зиму и собирался итти весной дальше—на Кавказ.
Была у него бродячая натура, беспокойная душа.
Лет пять уже бродил он так из одного места в дру-
гое, ища нового, лучшего.
— В книжках я больше всего люблю читать
про путешествия и сам люблю бродить,—говорил
он Антошке.—Поживу месяц, другой на одном
месте и уже тянет на другое. Соберу деньжат на
дорогу и иду... Весело, скажу я тебе, этак бродя-
жить! Сколько людей и мест новых увидишь,
сколько разных случаев с тобой приключится...
Вот я побывал уже на Дону, на Кубани, на Волге,
в Одессе, на Черном море—и везде хорошо, инте-
ресно. Вся жизнь перед тобой, как на картине...
А теперь на Кавказ хочу пробраться, да еще
Сибирь манит.
— Ишь ты,—удивлялся Антошка.—Весь свет
обойти хочешь?
— А что ж? Человек, как птица, должен всюду
летать, все видеть, обо всем знать,— с веселым
задором говорил Михаила.—А это, по-моему, не
жизнь, если сидишь на одном месте и дальше
своего носа не видишь. Это выходит по-куриному:
с гнезда да во двор, со двора на седало... Вот,
скажем, ты. Привезли тебя сюда—и сколько ты
тут нового увидел. А дома просидел бы зиму за
печкой, как таракан. Ну, в школу, положим,
ходил бы, да ведь жизнь-то лучше всякой школы
научит, только умей слушать и понимать... Пусть
иногда и круто приходится,—не всегда сразу ра-
боту найти можно,—зато и радости и удовольствия
сколько!.. Правду я говорю?
— Правду, — соглашался Антошка. — Только
этак, что же, за плечами нужно семь дел таскать?
— А это, брат, тоже интересно—на всякой
работе себя испробовать,—живо подхватывал Ми-
хайла.—Работа, как человек, бывает всякая—хоро-
шая и плохая, и пока сам не попробуешь, трудно
сказать, какая лучше... Я вот работал и на рудни-
ках, и на заводах, и на рыбных промыслах, и в эко-
номиях, а лучше работы пока не нашел, как на
соляных шахтах. Это недалече отсюдова—в Бах-
мутском уезде... Вот, понимаешь, работа—замеча-
тельно!.. Соль, как уголь, большущими пластами
в земле лежит, и так же, как и здесь, шахты соля-
ные прокладывают. Только там уже ни грязи, ни
пыли, ни газов—ничего нет. Чисто, просторно,
электричество светит, на глыбах соль разными
огнями отливает, и светло так, что и солнца не
надо. Ходишь по штольням, как по дворцу, все
белое, как мрамор, все горит дорогими камнями,
н даже не верится, что это шахта. Дворец, палаты
царские!..
— Вот бы попасть туда,—вырвалось у Антошки.
Он жадно слушал слова Михаилы, и ему рисова-
лись эти волшебные шахты, высеченные в белых
сверкающих глыбах соли. Вот бы туда!..
— Попадешь, если захочешь,—сказал с улыб-
кой Михаила,—жизнь впереди большая, всего уви-
дишь, лишь бы охота была. Умей только видеть
да понимать...
Много рассказывал Михаила о том, где он
бывал и что видел. Иногда они читали вместе,
больше про путешествия, про разные страны, и
много нового узнал Антошка. Михаила был парень
начитанный, толковый, недаром толкался между
людьми, и мог об'яснить Антошке многое, что
смутно шевелилось в его сознании.
Часто в разговор вмешивались один за другим
остальные, и Антошка слушал тогда с жадным
вниманием. У каждого было что сказать, каждый
вел в жизни свою борозду, захватывал плугом
то мельче, то глубже, насколько хватало сил, и
когда говорили о работе, о шахтах, о хозяевах и
рабочих, о разных случаях жизни, каждому хоте-
лось вставить свое слово—всех это касалось и
брало за живое. Много было горечи в этих речах,
и порой Антошке казалось, что перед ним не пять
человек, искалеченных и помятых шахтой, а целые
сотни шахтеров, несущих суровую ношу своего
труда бестрепетно и молчаливо...
Часто беседы переходили в спор, горячий и за-
путанный, горячились даже старики, доказывая
каждый свою правду, и смолкали только тогда,
когда приходили Софья Васильевна или фельдшер.
Громко говорить и спорить было запрещено.
Антошка вслушивался в споры и не мог понять,
кто говорит правду и кто ошибается. Сначала ему
было досадно, что он не может отличить, где
настоящая правда, а потом он понял, что у каждого
своя правда, собранная по крупинке и зернышку
долгим опытом трудовой жизни, и для того, чтобы
найти эту правду, нужно самому много пережить,
передумать, много видеть и испытать.
XVI.
В первое же воскресенье пришел в больницу
Аверьян навестить сына. Его не хотели было
пустить, но доктор разрешил, и Аверьяна привели
в палату.
Антошка еще издали увидел отца, закивал голо-
вой, обрадовался.
Аверьян подошел осторожно к кровати, точно
боясь ступать своими большими, неуклюжими
сапогами по чистому крашеному полу, серьезно,
внимательно посмотрел на Антошку и сказал:
— Здравствуй, сынок. Ну, как ты тут?
— Ничего, подкрепляюсь,—сказал Антошка.
Лицо у него было худое, бледное, нос за-
острился и вихры торчали, как стреха, но глаза
смотрели весело, и Аверьян успокоенно перевел
дух. Ничего, поправляется малец.
— Не скучаешь тут?
— Нет, — сказал Антошка. — Тут хорошо— и
пища, и обхождение—все.
— Так... А из дому письмо было.
— Что ж там?—живо спросил Антошка.
— Ничего, все здоровы... Жеребеночек новый
есть, от Зорьки.
— Вона-а,— запел Антошка,—эта новость его
очень обрадовала.—Теперь, стало быть, у «ас будет
пара... А еще что?
— Ничего. Про тебя мамка спрашивает... Ску-
чает.
Антошка вздохнул. Мать его любит. Ласковая
она, жалеет Антошку...
— Ты не пиши про то, что я в больнице,—ска-
зал он отцу.—Я отсюда скоро...
— Нет, не буду,— сказал Аверьян. Он смотрел
на сына сердечными, теплыми глазами, и Антошке
было хорошо от этого взгляда. Он улыбнулся и
сказал:
— Давай, тятька, на соляные шахты пойдем.
— Что это тебе вздумалось? —спросил Аверьян.
— Хорошо там, говорят. Ни сажи, ни пыли, ни
гремучки. Чисто так, как здесь в палате.
— Нас туда не пустят, — шутливо сказал
Аверьян.
— Почему?
— Дюже мы грязные, всю шахту замараем.
— А мы в бане вымоемся.
Антошка стал подробно рассказывать о соля-
ных копях. Аверьян слушал и удивлялся: где это
он набрался такой премудрости?
Посидел с полчаса Аверьян и ушел. И стал
приходить к Антошке каждый праздник, а иногда
и в будни заглядывал. Раза два приходил с ним
и дядя Иван. При дневном свете он показался
Антошке каким-то другим, непохожим. Антошка
думал, что лицо у дяди Ивана круглое и гладкое,
как мяч. А на самом деле все оно было в бугор-
ках, морщинах и царапинах, запыленных угольной
пылью, и, что больше всего удивило Антошку, на
бороде оказалось несколько золотистых волосков.
Он все щурился, точно ему больно было смотреть
на свет, и пахло от него гремучкой и темнотой.'
Дядя Иван заметил, с каким удивлением рас-
сматривал его Антошка, и сказал, посмеиваясь:
— Что, думаешь, меня подменили? Нет, брат,
все тот же, а только солнышко тебе не лампочка—
яснее светит.
Антошка был рад видеть дядю Ивана— привык