— Мука, а не жизнь. Голодом морят. Когда же
будет конец?
9.
С наступлением темноты в разных частях города
затрещали выстрелы.
Сначала они щелкали в одиночку—здесь, там,
ближе, дальше,—казалось, будто кто хлопал длин-
ным кнутом. Потом застрекотали чаще, гуще, щел-
канье перешло в залпы, и эти залпы с зловещей
четкостью прорезывали темноту, сверлили воздух.
Андрейка выскользнул на улицу, остановился у
ворот и стал слушать.
Стреляли внизу, за вокзалом, и выше, на горе.
Среди ружейной трескотни Андрейка уловил новые
звуки— быстрое-быстрое цоканье. Казалось, будто
кто-то озябший и голодный щелкает зубами, и
жутко было слушать это щелканье...
У Андерйки побежала дрожь по телу—не от
страха, а от ожиданья чего-то большого и важ-
ного. Он высунулся за ворота.
По пустынной улице бежал человек, прижи-
маясь к стенкам.
Пробегая мимо, он бросил на ходу:
— Началось.
И в голосе его слышался страх.
Темнота скрыла его, и долго не видно было
никого. Потом из-за угла вылетел конный отряд
и проскакал во весь опор по улице. Вслед за ним
показалась кучка вооруженных людей. Они шли
быстро, почти бежали.
Андрейка спрятался за ворота и с злорадством
подумал:
«Ага, закопошились... Дадут вам большевики
чесу».
По двору шел кто-то. Андрейка узнал соседа,
старого токаря Антонова. Он поравнялся с Андрей-
кой, посмотрел на него и сказал:
— Ты что тут?
— Смотрю.
— Гляди, чтобы не задело.
— Нет, они далеко.
Антонов постоял, послушал и сказал.:
— Восстание по всему городу. Требуют, чтобы
Рада ушла.
— А она не хочет?— спросил Андрейка.
— Не хочет,—усмехнулся Антонов и, помолчав,
добавил:
— Да мало ли что? Царь тоже не хотел ухо-
дить, а однако сковырнули. Так и Рада.
Где-то уже ближе раздалось дробное цоканье.
— Пулемет работает,— сказал Антонов.—Это уже
как на войне. Дело, стало быть, разгорается... Вот
будь я помоложе, а ты постарше, пошли бы мы
с тобой гайдамаков бить? А?
— Я бы и сейчас пошел,—сказал Андрейка,
и снова дрожь пробежала у него по спине.
— Ну, сейчас от тебя какая польза.
— А вот я вчерась видел немного больше меня
ребята, а с ружьями.
— Это за Раду которые? Ну, там всех под гре-
бень стригут, лишь бы побольше.
Андрейка вспомнил про отца, — царапнула
острая боль— и сказал:
— Кабы отца не взяли, он бы тоже пошел.
— Василий-то,—подхватил Антонов.—Беспре-
менно пошел бы. Горячий парень.
Андрейка прижался к рукаву Антонова и спро-
сил звенящим от тайной боли голосом:
— А скажи, по правде, Петрович, его не забьют
там гайдамаки?
Антонов положил руку на плечо Андрейки
и сказал:
— Зачем забьют? Посадили в тюрьму и сидит.
Придут большевики и ослобонят.
— А если гайдамаки одолеют?
— Куда им...—махнул рукой Антонов.—Кто за
Раду стоит? Рабочие—против них, гарнизон—дер-
жит нейтралитет, селянство—не сдвинется с места.
Стало быть, и воевать не с кем. Постреляют два-три
дня и сдадут город.
Слова Петровича успокоили Андрейку. Он ска-
зал, как бы спрашивая:
— И чего тогда лезут?
- Без драки нельзя,—усмехнулся Антонов.—
За лгав о е идет бой. Так уж жизнь устроена, что
все должно меняться. А это не всякому по вкусу,
оттого и бой и мука. Все новое, как и человек,
в муках рождается. Стало быть, это вроде закона.
Хочь —не хочешь, а надо... .
Один за другим раздались два залпа. И вслед
за ними зацокал пулемет.
Из темноты вынырнула какая-то фигура. Оста-
новилась и, задыхаясь, вымолвила:
— Будь ласка, скажите, где тут Канатная улица?
— Держи вверх, а потом направо,— сказал
Антонов.
— Откуда идешь?
— С вокзала.
— Как там?
— Стреляют. Пули так и свистят. Ползком при-
шлось квартала два...
Фигура скрылась в темноте.
— Заплутался сердяга,—сказал Антонов.— Ну,
пойдем, хлопче, по домам. Успеем еще насмо-
треться и наслушаться. Это еще только цветики...
10.
Что-то грохотало за городом так, что стены
дрожали.
Андрейка проснулся и долго ничего не мог
понять.
Что это? Гроза? Но почему не видно молнии?
И какая может быть гроза зимой?
Заворочалась мать. Андрейка спросил:
— Сышишь, мамка?
— Слышу,—отозвалась мать.—Это пушки стре-
ляют.
Страх дрожал в ее голосе. Она поднялась, села.
И не знала, повидимому, что делать—встать ли
и зажечь огонь или сидеть впотьмах.
Андрейка, с'ежившись, вслушивался в громы-
ханье. Удары падали за ударами и отдавались то
ближе, то дальше. Что-то как-будто рвалось
в вышине и рассыпалось по земле грохочущими
осколками.
Кто это стреляет? Большевики или гайдамаки?
Или же те и другие вместе?
Слезла с кровати бабушка и зашаркала босыми
ногами по полу, что-то шепча. Проснулась Таня
и заплакала, услышав громыханье.
Жутко было сидеть в темноте.
Мать встала и зажгла, огонь. Маленький глазок
света немного рассеял жуть. Все сидели молча,
подавленные, растерянные. Хотелось не слушать
и не думать о том, что делалось там, среди ночи,
в темноте, но при каждом ударе дрожали стены,
звенела жалобно посуда на полке, вздрагивал- язы-
чек света в лампочке—и обрывалось дыханье
в груди.
Хотелось спрятаться куда-нибудь, только бы не
слышать этих громовых ударов, потрясавших
землю.
— Что это будет?—который уже раз спраши-
вала мать и не находила ответа.
Андрейке казалось, что он проваливается
куда-то, нет у него ни рук, ни ног, весь превра-
тился в комочек и этот комочек вздрагивает при
каждом ударе.
От грохота дрожат стены и кажется—вот-вот
развалится дом. Бухают пушки, летят снаряды
и каждый несет кому-то смерть. Что, если снаряд
попадет в их дом? Снесет до основания, останутся
только щепки.
Страшно было думать об этом. Встать бы и убе-
жать куда-нибудь. Но' куда бежать? Гремит над
городом страшными раскатами боевая гроза,
и неизвестно, где упадет удар и кого настигнет.
Долго-долго тянулась эта ночь. Хотелось поско-
рее рассвета, а он не приходил, тьма лежала на
окнах и только временами пробегали по стеклам,
как судороги боли по лицу, зловещие вспышки.
Сидели все кучкой на кровати. Трудно было
двинуться, шевельнуть рукой. Лица застыли, не
шли на язык слова и только глаза были широко
открыты и глядел оттуда темный, как ночь, страх.
Грохнул удар, зазвенела посуда и что-то круг-
лое скользнуло по стене.
Мать вскрикнула, заплакала опять Таня, холод
побежал по спине у Андрейки.
Сорвалось с гвоздя сито. Упало на пол и пока-
тилось к дверям. Смотрели на него со страхом,
и никто не двинулся, чтобы поднять его, так
и осталось оно темным кружком у порога.
Проходили длинные, жуткие, наполненные гро-
мыханьем, часы и казалось несколько ночей про-
шло в одну эту ночь.
Только на рассвете стала затихать канонада.
Вместе с темнотой уходил страх и на смену ему
пришло утомление.
Как сидели на кровати, так и легли кучкой
и заснули. И казалось, что это дышит и вздраги-
вает во сне одно измученное бессонной ночью тело.
11.
Утром Андрейка проснулся и опять услышал
тяжелое, сотрясавшее стены, буханье. Поднял
голову, и посмотрел на окно—мутный свет сочился