Наказать меня было бы сложно — со мной не было никакого сладу. Любые лишения оставляли меня безучастной. Я была начисто лишена кокетства, не испытывала ни малейшего интереса к нарядам и украшениям, презирала всякие удобства — все это возмущало и сердило моих близких. Задолго до достижения пятнадцатилетнего возраста я регулярно втайне от всех предавалась самоистязаниям: морила себя голодом и подвергала свое тело пыткам, описания которых я вычитывала в биографиях святых подвижников, найденных в библиотеке одной из родственниц. Мне казалось, что желательно и отчасти даже похвально научиться умерщвлять свою плоть, «закалять себя». Я считала, что разум должен укротить и сделать тело своим надежным послушным орудием, способным безупречно служить его целям. От этих детских причуд у меня остались достаточно необычные пристрастия, в том числе правило, заимствованное у стоиков{7} — властителей моих юношеских дум, — спать на досках. Благодаря этой полезной привычке я ухитрялась прекрасно отдыхать, даже если мне приходилось во время странствий каждую ночь проводить под открытым небом, на голой земле, несколько месяцев подряд.
Наконец настала пора, когда мои исчезновения перестали быть детскими шалостями и превратились в серьезные предприятия. Я «убегала» в Грецию, Африку, Индию, Гималаи, Китай, Японию, Корею, Тибет и другие страны.
И вот я снова собираюсь в путь. На этот раз отъезд был тревожным, и до чего же он отличался от всех предыдущих поездок! До сих пор начало путешествия, даже если ему сопутствовали едва ли не трагические обстоятельства, сопровождалось более или менее ярко выраженным чувством удовольствия, радостно-волнительным ожиданием непредсказуемых событий, навстречу которым я спешила. В тот же вечер, напротив, атмосфера казалась чрезвычайно гнетущей, таящей в себе скрытую угрозу. Неведомая опасность и отчужденность, граничащие с враждебностью, мерещились мне в глубине холодного мрака, и окружающие предметы, равнодушно взиравшие на мое смятение, не смягчали удручающего впечатления. Я находилась на Северном вокзале в Брюсселе и снова направлялась в Китай.
Брюссель — отчасти моя родина. Маленькая парижанка, которой едва исполнилось пять лет, приехала сюда, преисполненная недоверия и презрения. Я была намерена игнорировать эту ничтожную столицу и не сдавалась на протяжении нескольких лет. Меня неотступно преследовали «великолепные» картины моего города: кукольные театры на Елисейских полях и повозки с белыми козами в упряжке, а также огромная площадь Согласия, где возвышался странный остроконечный камень, похожий на сухое дерево без ветвей, чудесный Ангел Бастилии, чью позу я старалась повторить, опираясь правой ногой на мячик для игры в кегли и вытянув левую ногу «ласточкой», что неизменно заканчивалось падением. Мне казалось, что Брюссель слишком мал, а его жители, пьющие горькую жидкость под названием пиво и пользующиеся своим странным архаичным счетом{8}, похожи на дикарей. Между тем Брюссель отвечал на мое возмущение улыбкой. Он удерживал меня на протяжении пятнадцати лет, опутывая незримыми нитями, незаметно и бережно лелея во мне ростки любви, уходящие корнями к моим северным предкам, и в конце концов покорил мое сердце. Милый старый Брюссель моего детства! Все твои непритязательные здания, все твои тихие улочки воскрешают в памяти призрак моего юношеского «я», которое хранит тебе верность и, несмотря на минувшие годы, упорно возвращается сюда, чтобы отправиться в новые волнующие странствия.
Одно из таких паломничеств я только что совершила. Прежде чем вернуться на Восток, мне захотелось навестить могилы родителей, умерших в Брюсселе, и снова, возможно в последний раз, увидеть знакомые места. В их числе был Северный вокзал.
Летом мои родители жили на даче, в десяти километрах от города, куда мы часто приезжали на несколько часов за покупками, в гости либо по делам. Какая жажда странствий овладевала мной, когда я шла по перрону мимо скоростных поездов, готовых умчать пассажиров в Германию, Польшу или Россию — бесконечно далекую страну, которую я представляла себе в виде бескрайнего заснеженного пространства.
Мои девичьи мечты осуществились, в сотни и тысячи раз превзойдя самые честолюбивые помыслы. Бесчисленные экспрессы увозили меня в разные страны и отдаленные уголки, откуда дальше я добиралась верхом, в портшезе либо пешком. Вскоре мне предстояло отправиться в Москву, но ни Россия, ни даже Китай уже не казались мне «бесконечно далекими», и новый отъезд не вызывал никакого восторга.