Надо полагать, что и у индейцев такие способности не врожденные, а приобретены в результате специальной практики. Восходят ли ее приемы ко временам праязыковых общностей верхнего палеолита? Пока с уверенностью ответить на этот вопрос (положительно либо отрицательно) не представляется возможным. Однако заметим, что вышеприведенный пример позволяет выстроить гипотетическую модель, объясняющую, каким образом могли поддерживаться культурные и экономические связи между удаленными друг от друга народами в те времена, когда известные нам виды транспорта (включая конный или олений) еще не существовали либо только зарождались.
Открытие-прозрение, предвосхитившее некоторые научные разработки конца XX века, есть и в другой работе из китайской дилогии Александры Давид-Неэль — «Под грозовыми тучами». Это открытие, несомненно, было подготовлено десятилетиями углубленного изучения культуры народов Центральной Азии, но исследовательнице не суждено было детально проработать и подробно изложить те мысли, которые так и остались в форме полуинтуитивного озарения, затерявшегося среди сотен страниц, посвященных событиям, так сказать, внешним (по-своему тоже очень интересным и важным: не так уж много сохранилось свидетельств о происходившем в центральноазиатской глубинке перед Второй мировой войной).
А. Давид-Неэль не скрывает сверхзадачи своей экспедиции, однако говорит об этом кратко и вскользь, так что некоторые читатели могут и не остановить на этом свое внимание. Тем более что для адекватного восприятия этой сверхзадачи очень желательно предварительное знакомство с некоторыми специальными этнографическими, лингвистическими, археологическими исследованиями.
А. Давид-Неэль пишет о том, что она собиралась во время путешествия поработать не только в Китае, но также в Сибири и Монголии — для изучения «сложной системы теоретических и практических знаний <…>, происхождение которой до сих пор остается для нас загадкой». Речь идет об учении Калачакры [санскр. «Колесо Времени») — одной из наиболее закрытых доктрин тибетского буддизма; в ламаизме это учение традиционно считается пришедшим из легендарной Северной Шамбалы.
Севернее Центральной Азии находится, как известно, Сибирь; не случайно в XVIII — начале XX века российские буддисты (буряты, калмыки, тувинцы) временами осторожно намекали, что Российская империя — это и есть священная Шамбала, а род Романовых генетически связан с древней династией ее царей. Разумеется, тут есть элемент вер ноподданнических умонастроений, но вряд ли дело ограничивается только этим. А. Давид-Неэль, во всяком случае, была далека от таких умонастроений. Она собиралась в Сибири и Монголии искать отголоски учения Калачакры, учения Шамбалы — в верованиях и ритуалах сибирских народов, сопоставить их с индуистским тантризмом, тибетской добуддийской религией бон и исконными религиозными представлениями некоторых народов Китая.
Задача грандиозная и вряд ли разрешимая силами одного исследователя (даже при благоприятном стечении жизненных обстоятельств). Однако получилось так, что во второй половине XX века благодаря подвижническим трудам целого поколения российских этнографов и лингвистов все-таки были зафиксированы и сохранены для науки уходящие, быстро забывающиеся (именно этого опасалась А. Давид-Неэль) традиции народов Северной Азии. Что касается важнейших первоисточников по религии бон, то они стали доступны европейским ученым также во второй половине 20-го столетия, когда были опубликованы на Западе в тибетской диаспоре. Анализом их занимались и отечественные буддологи[173].
«Глобальные» сопоставления внутри этого колоссального свода данных еще предстоит сделать. Однако и сейчас можно с уверенностью говорить о генетической связи верований Северной Азии и центрально-азиатских религий, прежде всего даосизма и бон, корни которых уходят в глубочайшее прошлое (соприкасаясь также с истоками индуистского и буддистского тантризма). Тибетский буддизм, в свою очередь, воспринял из архаичных традиций Центральной Азии очень многое, — возможно, и представления, связанные с мифологемой Северной Шамбалы.
А. Давид-Неэль, констатируя многочисленные заимствования из индуистского тантризма в тибетский буддизм, отмечает, что в последнем «можно обнаружить и другие элементы, и в действительности дух всей системы в целом отличается от сущности тантризма, насколько можно судить об этом при наших еще элементарных о нем сведениях. Я слышала, как один ученый лама утверждал, что смелые теории абсолютной интеллектуальной свободы и отказ от каких бы то ни было обязательных правил, исповедуемые самыми искушенными адептами “прямого пути”, — только слабый отголосок учения, существовавшего в незапамятные времена в Центральной и Северной Азии».[174]
173
См., напр.: Кузнецов Б.И. Древний Иран и Тибет. История религии бон. СПб.: Евразия, 1998; Он же. Бон и маздаим. СПб.: Евразия, 2001.