Определенно, начало путешествия оказалось печальным. Проходят часы, но тягостное, все еще терзающее меня ощущение нереальности происходящего не исчезает. Мы с Ионгденом машинально совершаем привычные действия: ходим в вагон-ресторан, едим, возвращаемся на свои места и смотрим в окно, на унылую, местами заснеженную равнину, где нет ничего заслуживающего внимания.
На польской границе — новая проверка моей наличности. Кажется, единственное, что волнует государства Центральной Европы, — это вопрос извлечения денег из кошелька и водворение их обратно. Здешние таможенные чиновники уже не проявляют интереса к багажу пассажиров. Во время прошлогодней поездки меня ни разу не попросили показать содержимое моих чемоданов. Столь же равнодушно к ним отнеслись и теперь.
Я приезжаю в Варшаву вечером. Туристическое агентство, куда я обратилась в Брюсселе, взялось забронировать для нас номера телеграммой. Гостиница, в которую меня направили, оказалась уютной и хорошо отапливаемой, что немаловажно при температуре -20 градусов на улице.
На следующий день я встречаюсь со своими издателями — две мои книги должны на днях выйти в свет на польском языке. Деловые переговоры выводят меня на несколько часов из окутанного туманом мира, в котором я блуждаю с самого отъезда. Я вновь осознаю себя личностью, которую по привычке считаю своим «я»: автором переведенных на разные языки книг, которые вскоре появятся в витринах книжных магазинов Варшавы. Я мысленно представляю эти магазины и тома, и они приобретают реальную форму. Но одно видение не укладывается в моей голове, продолжая оставаться расплывчатым и эфемерным, как мыльный пузырь, летающий в воздухе: Александра Давид-Неэль, которая возвращается в Китай. Как я ни стараюсь уловить и постичь этот образ, он ускользает от меня, как и сменяющие одна другую картины, на фоне которых я совершаю свой путь.
Тибетские буддисты верят, что после смерти тела «сознание» («нам-ше») обычных людей не понимает, что произошло. Сознание покойного, не связанное больше с физической оболочкой, утверждают они, тем не менее продолжает по привычке видеть картины, заполнявшие пространство, в рамках которого оно раньше действовало, а также испытывать прежние ощущения и чувства от восприятия этих картин. Лишь посвященные в тайны жизни и смерти дальновидные созерцатели, сумевшие при жизни разобраться в причинах и механизме возникновения бесчисленных миражей, которые большинство людей считают реальным миром, способны распознать призрачную природу видений post mortem (после смерти (лат.)).
За время своих странствий по тибетской земле мне довелось ознакомиться с учениями лам-мистиков в этой области, сохраняемыми и передаваемыми ими из поколения в поколение в устной форме. В сущности, все они являются эзотерическим толкованием знаменитого произведения «Бардо тёдол»{11} («Бардо» — перен. между смертью и новым рождением (букв.: освобождение через слушание)). — символической книги, «избавляющей от фантастического ирреального мира Бардо тех, кто сумеет ее прочесть». По-видимому, здесь подразумевается: тех, кто сможет понять смысл ее наставлений. И вот я снова принялась воскрешать в памяти учения, услышанные под сводами пещер и хижин непостижимых отшельников. «Как знать, может быть, я уже умерла?» — размышляла я, гуляя по варшавским улицам. Хмурое небо — ни дать ни взять свинцовая крышка, нависшая над самой землей, и пронизывающий, сковывающий меня холод довольно точно соответствовали традиционному представлению о царстве теней. И все же мне следовало до конца убедиться в том, что я покинула этот мир.