Минуло около года, а беседы в посольстве так и не увенчались успехом. В конце концов, меня официально известили о том, что мне запрещено останавливаться в Сибири на пути в Монголию и Китай. Таким образом, моя мечта о дружеском сотрудничестве с советской интеллигенцией не осуществилась.
В царское время русская бюрократия пользовалась исключительно дурной славой из-за своей медлительности и беспорядка, но революции вряд ли удалось изменить привычки чиновников. Наверное, какой-нибудь безвестный писарь, сидящий в глухом уголке своей конторы, в силу непонимания, недоразумения или просто вообразив что-нибудь несусветное своим недалеким умом, изложил нелестное мнение обо мне в служебной записке, и меня на веки вечные, до конца советской эпохи, занесли в черные списки. В каком же свете я представала в этой бумаге? Как гнусная капиталистка? Увы! Трижды увы! Данный эпитет отнюдь ко мне не подходит! Или же меня сочли слишком отъявленной индивидуалисткой, для того, чтобы оценить все прелести принудительного коллективизма? Неизвестно, и, будучи любознательной по природе, я тем не менее без особого огорчения смирилась с тем, что мне никогда не удастся это узнать.
Прошло семь лет после моей неудачной попытки духовного освоения Сибири, и вот наконец мне предстояло увидеть Байкал, о котором я столько мечтала, но мне не суждено было задержаться на его берегах.
В течение всего дня, в то время как за окном тянулись скучные, невыразительные картины, мой ум, поглощенный давними и свежими воспоминаниями, пытался постичь суть истинного современного положения в России через двадцать лет после великого потрясения, повлекшего за собой образование СССР, а также терялся в догадках относительно будущего. Уже стемнело, но я не обращала на это внимания и очнулась от забытья, лишь когда поезд сделал остановку у польской границы. Последовали те же формальности: предъявление паспорта и таможенной декларации. Служащие, производившие проверку, смотрели со странным видом, отчасти с жалостью, на пассажиров, собиравшихся ехать дальше, как на безумцев, направлявшихся к реке Ахерон{26}, где их ждала печальная участь. Впрочем, вполне возможно, необычное выражение на их лицах свидетельствовало лишь об усталости и борьбе со сном в сей поздний час.
Когда мы отправились дальше, в вагонах оставалось совсем мало пассажиров, и все полицейские, сопровождавшие поезд, очевидно, сошли на приграничной станции. Почти пустой поезд, двигавшийся в полной темноте среди заснеженных равнин, обрел свой первоначальный призрачный облик: над моей поездкой снова сгущались грозовые тучи.
Мы подъехали к советской границе. Я слышала, что это место можно узнать по транспаранту с отныне традиционной фразой: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — и снова задумалась.
Поезд замедлял ход. Испытывая волнение, я прильнула лбом к стеклу, чтобы в первый раз взглянуть на Страну Советов. Освещенные вагоны бросали вокруг тусклые блики. Я увидела солдата в длинной шинели, с винтовкой с примкнутым штыком в руке, неподвижно застывшего на снегу.
Глава II
Из Москвы в Пекин через зимнюю Сибирь. — Наблюдения и впечатления
Кому была адресована немая угроза этого часового, стоявшего в одиночестве на своем посту в темноте, среди сугробов, на пороге Страны Советов? Непрошеным гостям, которые попытались бы сюда проникнуть, или же тем, кто захотел бы отсюда сбежать? Наверное, и тем и другим.
Я не успела углубиться в раздумья, на которые навело меня это мимолетное видение. Поезд остановился, носильщики хватали вещи и шагали вслед за пассажирами по открытой платформе, в конце которой на фоне темноты вырисовывались высокие силуэты неподвижных солдат в длинных шинелях, с винтовками наперевес, преграждавших людям путь.
Было десять часов вечера, и на улице стоял сильный мороз. Группа прибывших людей устремилась в зал, где таможенники приступили к традиционному досмотру. Этот очень красивый и просторный зал, был залит светом электрических ламп, озарявших висевшие на стенах плакаты с боевым советским лозунгом, написанным золочеными буквами и переведенным на разные языки: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»