Надвинув шляпу на глаза и подняв воротник, лорд Питер не спеша возвращался назад. Этот кинематографический эпизод поколебал его логические способности. С неимоверным усилием он пытался рассортировать свои впечатления и придать им некоторую стройность.
— Во-первых, — произнес он, — мистер Граймторп. Джентльмен, который не остановится ни перед чем. Здоровый. Злобный. Негостеприимный. Основная отличительная черта — ревность к своей поразительно прекрасной жене. В прошлую среду и четверг был в Стэпли. (Это, кстати, подтверждено и благородным джентльменом у ворот, что на данной стадии расследования может быть принято как алиби.) Следовательно, нашего таинственного друга с мотоциклом не встречал, конечно, если он действительно был в Стэпли. При этом полагает, что тот здесь был, и уж совершенно не сомневается в том, с какой целью. Что наводит на интересную мысль. Зачем тому нужна была коляска? Крайне неудобная вещь для путешествия. Очень хорошо. Но если наш друг приезжал за миссис Г., совершенно очевидно, что он не забрал ее. Снова хорошо. Во-вторых, миссис Граймторп. Исключительная особа. Клянусь Юпитером!
Он задумчиво остановился, чтобы как следует припомнить этот волнующий момент.
— Прежде всего приходится признать, что если Номер десять приезжал сюда действительно с вышепредположенной целью, то у него на это были все основания. Итак, миссис Г. пребывает в ужасе перед своим мужем, который из одного подозрения готов забить ее до смерти. Боюсь, как бы я только не навредил. Единственное, что можно сделать для жены такой скотины, так это забрать ее от него. Надеюсь, дело не кончится убийством. Одного уже достаточно. Так о чем бишь я? Да… так, значит, миссис Граймторп что-то известно или кто-то известен. Она приняла меня за кого-то, у кого были все основания не появляться в Граймеровой Норе. Интересно, а где она была, пока я разговаривал с Граймторпом? Она не была в своей комнате. Может, девочка ее предупредила? Нет, не получается — я сказал ей, кто я такой. Ага! Постойте-ка, постойте-ка. Не свет ли я вижу? Она выглянула из окна и увидела малого в поношенном плаще. На Номере десять тоже был поношенный плащ. Теперь предположим на мгновение, что она приняла меня за него. Что она будет делать? Она благоразумно скрывается, не понимая, какая дурость могла заставить меня вернуться. А когда Граймторп выскакивает, зовя псаря, она, дрожа от страха, спускается вниз, чтобы предупредить своего… своего… скажем прямо — любовника. Она обнаруживает, что это не ее любовник, а всего лишь какой-то раззява (боюсь, мой вид очень этому соответствовал). Новый компромат. Она просит раззяву бежать, чтобы спасти себя и ее. И раззява сбегает не слишком благородно. Следующее действие этой увлекательной драмы будет показано — когда? Хотелось бы мне это знать.
Он двинулся дальше.
— И все равно, — через некоторое время возразил он сам себе, — это не проливает никакого света на то, что Номер десять делал в охотничьем доме.
К концу своей прогулки он так и не пришел ни к каким выводам.
«Как бы там ни было, а я должен снова увидеться с миссис Граймторп, если это не будет угрожать ее жизни», — заметил он про себя.
5
УЛИЦА СЕН-ОНОРЕ И УЛИЦА ДЕ ЛЯ ПЭ
Думаю, это был кот.
Мистер Паркер печально сидел в маленькой квартирке на улице Сент-Оноре. Было три часа дня. Весь Париж купался хоть и в приглушенном, но все же бодрящем свете осеннего солнца, но комната, выходящая окнами на север, с ее скупой темной мебелью и нежилой атмосферой производила давящее впечатление. Это была сугубо мужская комната, в неизменном виде сохранившая дух своего погибшего владельца — завсегдатая клубов. У холодного камина стояли два малиновых кожаных кресла. На каминной полке высились бронзовые часы в обрамлении немецких гильз, табакерка из камня и медная восточная вазочка с длинной трубкой. На стенах висели несколько великолепных гравюр в тоненьких рамочках из грушевого дерева и портрет маслом какой-то пышной дамы эпохи Карла II. Шторы на окнах были малинового цвета, а пол покрывал толстый турецкий ковер. Напротив камина располагался высокий книжный шкаф с застекленными дверцами, на полках которого стояли собрание английской и французской классики, большая коллекция книг по истории и международной политике, несколько французских романов, брошюры, посвященные охоте и военному делу, и знаменитое французское издание «Декамерона» с пикантными иллюстрациями. У самого окна находилось большое бюро.
Паркер покачал головой, достал лист бумаги и принялся писать отчет. В семь утра он позавтракал кофе с булочками, тщательно обыскал квартиру, переговорил с консьержем, управляющим Лионского банка и префектом полиции квартала — результаты были самыми удручающими. Изучение бумаг капитана Каткарта дало весьма скудные сведения.
До войны Денис Каткарт, несомненно, был очень состоятельным человеком. Он был владельцем крупных инвестиций в России и Германии, кроме того, ему принадлежала большая доля акций процветающего винзавода в Шампани. По вступлении в права наследования в двадцать один год он завершил свое пребывание в Кембридже, много путешествовал, посещая важных лиц в разных странах, и, вероятно, продолжал образование с видом на дипломатическую карьеру. С 1913 по 1918 год обстоятельства изменились в крайне неблагоприятную сторону. По чековой книжке Паркер восстановил всю финансовую жизнь юного офицера — лошади, упряжь, путешествия, вино и обеды, костюмы, карточные долги, плата за квартиру на улице Сент-Оноре, подписные листы в клубах, и чего еще там только не было. Аккуратно подшитые оплаченные счета занимали один из ящиков бюро, и тщательное сравнение их с чековой книжкой и обратными чеками не выявило никаких разночтений. Однако, помимо вышеперечисленного, ресурсы Каткарта подверглись еще одному удару. Начиная с 1913 года каждый квартал, а то и чаще начали появляться чеки на крупные суммы, подписанные на предъявителя. Что касается назначения этих сумм, бюро хранило полное молчание — упоминаний об этом нигде не встречалось.
Великий крах, обрушившийся в 1914 году на мировую кредитную систему, как в капле воды отразился и на банковской книжке Каткарта. Поступления из России и Германии прекратились; доход от французских акций сократился на три четверти от первоначального объема после того, как накативший вал военных действий обрушился на виноградники, унося тысячи рабочих. В течение первого года эта потеря еще была отчасти возмещена дивидендами от капитала, вложенного во французскую ренту; затем последовала зловещая цифра двадцать тысяч франков в расходной части счета, а шесть месяцев спустя еще тридцать тысяч. После этого крушение не заставило себя долго ждать. Паркер без труда мог представить краткие распоряжения с фронта о продаже ценных бумаг по мере того, как вихрь бешено растущих цен и обесценивания денег уносил сбережения предшествовавших шести лет. Дивидендов становилось все меньше и меньше, пока поступления окончательно не иссякли; и тогда появился еще более зловещий признак — серия долгов, представлявших собой расходы по пролонгированным векселям.
В 1918 году положение стало критическим, и ряд записей указывал на отчаянную попытку поправить положение с помощью спекуляции иностранной валютой. Через банк оформлялись покупки на немецкие марки, русские рубли, румынские леи. При виде этих записей мистер Паркер сочувственно вздохнул, вспомнив, что и у него дома в письменном столе лежат эти иллюзорные образцы гравировального искусства. Он понимал, что они давно превратились в пустые бумажки, но его дисциплинированный ум не мог смириться с их уничтожением. Вероятно, и Каткарт обжегся на марках и рублях.
Именно в это время, судя по чековой книжке, Каткарт начинает вносить на текущий счет наличные деньги — вне какой-либо логики, в разное время появляются разные суммы — то большие, то маленькие. Например, в декабре 1919 года внесено целых тридцать пять тысяч франков. Сначала Паркер подумал, что эти суммы представляют собой дивиденды по каким-то ценным бумагам, которые Каткарт держал у себя, не проводя их через банк. Он тщательно обыскал комнату в надежде найти или сами бумаги, или хотя бы какие-то записи, относящиеся к ним, но все поиски были напрасными, так что Паркер был вынужден прийти к выводу, что или Каткарт их где-то прятал, или интересующие его суммы представляли собой какой-то другой источник дохода.