— Согласен с вами, — ответил Паркер.
— Позднее я поймал маму и спросил ее, что она думает. Она сказала, что Мэри отказалась говорить ей что-либо о себе или своей болезни и просила только, чтобы ее оставили в покое. Потом явился Торп и начал болтать о нервном потрясении и заявил, что не может объяснить эти приступы головокружения и скачки температуры. Мама выслушала его и попросила проверить, как сейчас температура. Он поставил градусник, и тут мама отозвала его к туалетному столику. Но, будучи хитрой пташкой, сама продолжала следить за Мэри, глядя в зеркало, и поймала ее в тот самый момент, когда Мэри провоцировала градусник на фантастические скачки, разогревая в бутылке с горячей водой.
— Черт бы меня побрал! — воскликнул Паркер.
— Вот и Торп сказал то же самое. А мама на это ответила, что, если ему не хватает опыта, чтобы раскусить такой примитивный трюк, какой же из него после этого семейный врач. Потом она начала расспрашивать Мэри, когда у нее бывают эти приступы головной боли — до еды или после и как часто. Наконец ей удалось добиться, что обычно они бывают после завтрака, а иногда и позже, в неопределенное время. Мама сказала, что сначала она ничего не могла понять — она обыскала всю комнату в поисках каких-нибудь бутылочек или других снадобий, пока ей не пришло в голову поинтересоваться, кто стелил постель Мэри, — понимаете, она подумала, не прячет ли та что-нибудь под матрасом. Элен ответила, что обычно это делает она, пока Мэри моется в ванной. «Когда вы это делаете?» — спросила мама. «Перед тем, как принести завтрак», — проблеяла девушка. «Господи, прости этих полудурков, — заявила моя мать. — Почему вы раньше молчали об этом?» Они все дружно переместились в ванную и там на полочке между солей, примочек, зубных щеток и прочих мелочей обнаружили на три четверти пустую бутылочку с рвотным корнем. Мама сказала — впрочем, я вам уже говорил, что она сказала. Кстати, как пишется «ипекакуана» [29]?
Мистер Паркер произнес слово по буквам.
— Черт бы вас побрал! — воскликнул лорд Питер. — А я-то думал, что на сей раз вы сядете в лужу. Уверен, что вы заранее справились в словаре. В общем, как вы сказали, нетрудно заметить, по чьей линии в нашей семье передаются детективные способности.
— Я не говорил этого…
— Знаю. А почему бы вам не сказать это? Я считаю, таланты моей матери заслуживают признания. Я, по крайней мере, сообщил ей это, и она ответила мне следующими незабвенными словами: «Мой дорогой мальчик, ты можешь называть это какими угодно длинными именами, но я старорежимный человек и считаю, что это просто материнская интуиция. У мужчин же она встречается настолько редко, что, если у кого-нибудь проявится, о нем тут же слагают книги и называют его Шерлоком Холмсом». Однако, возвращаясь к делу, я сказал маме (тет-а-тет, конечно же): «Все это очень хорошо, но я не могу себе представить, чтобы Мэри подвергала себя всем этим неприятностям и пугала нас всех только для того, чтобы пустить пыль в глаза. Я уверен, что она не из таких девиц». Мама уставилась на меня, как сова, немигающими глазами и пустилась в длинное перечисление всех известных ей примеров истерии, закончив свое повествование словами о том, что если эти новомодные врачи будут объяснять недостойное поведение своих пациентов проявлением подсознательного, комплексов, клептомании и прочей ерунды, то больные очень хорошо научатся пользоваться этим.
— Уимзи, — взволнованно вскричал Паркер, — вы хотите сказать, что она тоже что-то заподозрила?
— Дружище, — ответил лорд Питер, — моей матери известно о Мэри все, что можно узнать исходя из внешних проявлений. Я рассказал ей то, что мы выяснили к этому моменту, — она восприняла это по-своему — знаете, она ведь никогда не отвечает впрямую, — склонила голову набок и заметила: «Если бы только Мэри в свое время послушалась меня и занялась чем-нибудь полезным — не то чтобы я возражала против ее благотворительной деятельности, но она работала под руководством такой глупой женщины — большего сноба еще земля не видала. На свете есть масса занятий, с которыми Мэри по-настоящему хорошо могла бы справиться, но ведь она была сама не своя — только бы уехать в Лондон. Я всегда говорила, что во всем виноват этот дурацкий клуб — что можно ожидать от места, где кормят несъедобной пищей, все сидят впритирку в каком-то подвале, выкрашенном в красный цвет, и ругаются до хрипоты. Никаких вечерних платьев — одни советские свитера».
— Знаете, — добавил Питер, — доведись маме столкнуться с ними, от них бы и мокрого места не осталось.
— А что вы сами думаете? — спросил Паркер.
— Я еще не подошел к самой неприятной подробности, — ответил Питер. — Мне только что стало это известно, и, должен признаться, я потрясен. Вчера я получил письмо от Лаббока, в котором он сообщал, что хотел бы повидаться со мной, поэтому я явился сюда и заскочил к нему сегодня утром. Вы помните, что я послал ему образцы пятен с юбки Мэри, которые снял для меня Бантер? Я и сам взглянул на них — они мне не понравились, и я их отослал Лаббоку ex abundantia cautelae [30]. И, как ни грустно, он подтвердил мои опасения. Это человеческая кровь, Чарлз, и, боюсь, она принадлежит Каткарту.
— Но… боюсь, я несколько потерял нить…
— Юбка была запачкана в день, когда был убит Каткарт, так как это был последний раз, когда вся компания выходила на торфяники. Если бы пятна появились раньше, Элен вычистила бы их. Затем Мэри усиленно препятствовала всем попыткам Элен забрать юбку и сама предприняла непрофессиональную попытку отмыть пятна мылом. Из этого мы можем заключить, что Мэри знала о существовании пятен и пыталась скрыть их. Она сказала, что кровь принадлежала куропатке — что является преднамеренной ложью.
— Может, она сказала: «Ой, наверно, эти пятна крови от какой-нибудь дичи», — предположил Паркер, изо всех сил отыскивая оправдания для Мэри, — или что-нибудь в этом роде?
— Сомневаюсь, чтобы можно было так вымазаться в человеческой крови и не знать, что это такое, — возразил Питер. — Для того, чтобы так испачкаться, нужно было стать на колени прямо в лужу крови. Пятно было четыре дюйма в ширину.
Паркер в отчаянии покачал головой и что-то пометил в записной книжке.
— Далее, — продолжил Питер, — в среду вечером все возвращаются в дом, обедают и ложатся в постели, за исключением Каткарта, который выбегает на улицу и не возвращается. В одиннадцать пятьдесят лесничий Хардроу слышит выстрел, который вполне мог донестись с прогалины, где произошел… ну скажем, несчастный случай. Время также согласуется с медицинскими данными, согласно которым Каткарт был мертв уже в течение четырех часов к моменту осмотра тела в четыре тридцать. Очень хорошо. В три часа ночи Джерри откуда-то возвращается и натыкается на тело. Не успевает он нагнуться, как из дома самым несуразным образом появляется Мэри в пальто, шляпке и уличных ботинках. Теперь, как выглядит ее версия? Она говорит, что ее разбудил выстрел в три часа ночи. Никто, кроме нее, этого выстрела не слышал, более того, у нас есть показания миссис Петигру-Робинсон, которая занимала комнату по соседству с Мэри и у которой, согласно ее незабвенной привычке, было открыто окно, о том, что она бодрствовала начиная с двух часов и не слышала никакого выстрела. Согласно версии Мэри, выстрел был настолько громким, что разбудил ее, несмотря на то, что раздался с противоположной стороны здания. Не правда ли, странно, что бодрствующий человек готов поклясться в том, что ничего не слышал, в то время как здоровый юный организм по соседству был разбужен громким звуком? Как бы там ни было, если Каткарт был убит этим выстрелом, он был бы еще жив, когда его нашел мой брат, не говоря уже о том, что в этом случае у убийцы не было бы времени на то, чтобы перенести тело из зарослей к оранжерее.
— Мы там все осмотрели, — с неприязненным выражением лица заметил Паркер, — и согласились, что не будем придавать значения обстоятельствам выстрела.
— Боюсь, нам придется обратить на них внимание, и немалое, — мрачно откликнулся лорд Питер. — Как поступает Мэри? Или она считает, что выстрел…