– Только спокойно. На дворе ночь, все полусонные, всем хочется спать.
– Да-да… Понял.
– Очень хорошо.
Сергеев несколько раз не мог попасть по кнопкам телефона, застонал. На глаза попала кнопка тревоги. Красная кнопка тревоги. Всего лишь пошевелить рукой и там, в глубине клиники зазвучит сигнал.
А тут. Тут прозвучит негромкий выстрел из пистолета с глушителем, и охранник Андрей Сергеев умрет на работе.
– Да? – наконец-то дозвонился.
– Привет! Это Сергеев.
– Не спится?
– Нет, – Сергеев покосился на пистолет, – мы тут с Мишкой поспорили, зачем это Краб приезжал.
– Не поверишь.
– Поверю, – Сергеев сглотнул, – зачем.
– Мне по яйцам въехал, Игорька отмудохал.
– И все?
– А что – мало? Игорь вон считает, что многовато сделал.
Сергеев несильно постучал кулаком по пульту. Что же он там плетет?
– Так он за этим приезжал? Никого не забирал?
– А ты что, в машину на выезде не заглядывал?
– Не успел. Мы тут решали, кому из нас к Крабу за пиздюлями выходить, – с злостью сказал Сергеев.
В трубке засмеялись.
– Настроение у тебя хорошее, Макс, хоть и по яйцам получил. Что так?
– Меня Краб к себе в группу позвал. Так что я с завтрашнего дня увольняюсь отсюда.
– Поздравляю. Так забирал кого-нибудь Краб?
– Двоих из инфекционного отделения. Гепатитчиков. Своих людей, того, что с Нового года у нас, и Никиту Клоуна.
– Точно?
– Точно. Да что ты в самом деле волнуешься?
Сергеев сжал кулак:
– Не волнуюсь, на всякий случай просто решил узнать. Мало ли, вдруг завтра спросят, за чем приезжал Краб. Мне в отличие от тебя, работу не предлагали. Пока.
– Пока, – Сергеев положил телефонную трубку и вытер рукавом вспотевший лоб.
– Да ты артист, – одобрительно сказал нападавший, – вы когда сменяетесь?
– В восемь утра, – автоматически ответил Сергеев и внутри у него все сжалось. Теперь он может просто выстрелить и уйти. Теперь ему Сергеев уже не нужен.
– Как ты считаешь, если начальство твое обо всем узнает, ты долго еще будешь здесь работать?
Сергеев мотнул головой.
– Не долго, – сказал нападавший. –Как тут у вас с учетом видеокассет?
– С обзором периметра?
– Да. Если вдруг эта кассета потеряется, сможешь отбрехаться?
– Да. Смогу. Их смотрят только тогда, когда что-то происходит. Смогу.
– Ага, а у нас сегодня ничего ведь и не случилось. Правда?
– Правда, – охранник говорил торопливо, ему ясно давали понять, что есть шанс остаться в живых. – Ничего не было.
– Только вот твой напарник…
– Он будет молчать.
– Уверен?
– Уверен. Все жить хотят.
– Вот это правильно. Ну хорошо, кассету я забираю. Теперь мы с тобой весело идем к машине. Только пожалуйста, не споткнись. Не нужно нам портить прекрасно проведенную встречу.
Сергеев, прислушиваясь к шагам за спиной, прошел за ворота к белым жигулям, остановился на обочине, демонстративно повернувшись спиной к машине. Он даже пытался молиться, но молитва вышла однообразной. Господи, спаси! Господи, спаси! Господи…
За спиной завелся мотор, машина развернулась. Господи…
– Спасибо за сотрудничество, – сказал водитель, – пистолетик твой и приятеля твоего, я, извини, в кусты бросил. Придется поискать. Спокойной ночи.
Господи, спаси…
– Чуть не забыл – молчание золото. Начнешь его тратить – расплатишься с процентами.
Сергеев стоял, пока звук двигателя не скрылся за деревьями. На лице застывал пот, холодный воздух обжигал легкие, но Сергеев этого не чувствовал.
– Спасибо, – прошептал он, – спасибо…
Минут пять он ползал на коленях в кустарнике, цепляясь костюмом за колючки, пока не нашел пистолеты.
У него хватило сил дойти до пульта, закрыть ворота. Никоненко завозился на полу. Застонал.
Сергеев сел возле него на пол, съехал спиной по стене.
– Твою мать, – прохрипел Никоненко, – что это было?
Голова болела, и Никоненко не сразу понял, что его напарник смеется. Вначале ему показалось, что напарник плачет.
Не спать. Если закрою глаза – мгновенно укачает и тогда точно сблюю. В тридцать три струи, не считая брызг. Нет, оно, конечно, неплохо сделать лишнюю пакость товарищу майору. С другой стороны, как же тогда из себя изображать обиженного крутого. Подчеркиваю, не справедливо обиженного.
Или не стоит так откровенно портить отношения с самим Крабом? Вон даже у Клоуна на лице появилось выражение жалости, когда он услышал, как Гаврилин достает Краба.
Какие все-таки они одинаковые, эти полковники. Даже если они майоры в отставке. Сдержать эмоции он может, а вот простить оскорбление…
Краб чуть зубы себе не сломал, так сцепил челюсти.
Его дело. Пусть попсихует немного. Никто ему не навязывался в попутчики. Чем больше он психует, тем больше вероятность того, что он допустит ошибку.
Если честно, Саша Гаврилин, то шанс у тебя все равно получается маленький. Одноклеточный. Без микроскопа не разглядишь.
Может, не стоило вести себя так? Гаврилин перешел на хамский тон автоматически, когда понял, что все равно придется ехать и отвечать на вопросы. Так или иначе.
А так ему удалось отвоевать хоть несколько минут вольного состояния. Он не пленный пока, а всего лишь попутчик. А это значит, что он свободно может общаться с…
Краб в качестве собеседника отпадает сразу. Не то у него настроение. Никита Колунов. Симпатичный болтливый парень. Герой войны. И, кстати, в отличие от Краба не запсиховал там в коридоре.
Чем не собеседник?
– Ты хоть Ленку успел трахнуть?
– Не успел. На самом интересном месте нас и прервали.
– Так тебе и надо. У меня из-за твоего коньяка в голове черт знает что творится, и рана как огнем горит.
Клоун засмеялся:
– Коньяк, между прочим, фирменный был. Классный был коньячок.
– Ну да, а ты его стаканами…
– Так ведь торопился.
Торопился он, подумал Гаврилин, поглаживая бок, который болел немилосердно.
– Теперь опять придется коньяк покупать.
– Это зачем?
– А когда вы найдете того, с кем меня спутали. Опять придется его спаивать.
– Не придется, – внезапно сказал Краб, не оборачиваясь, – ты все и расскажешь.
– Опять начал? – с угрозой в голосе спросил Гаврилин, – я не с тобой буду разговаривать а с твоим хозяином.
– С Хозяином? – переспросил Краб.
– С хозяином. У таких бульдогов как ты, всегда есть хозяин.
Краб промолчал. Тяжело, с надрывом, но промолчал. Он может себе позволить промолчать, подумал Гаврилин. Немного потерпеть. А потом уже разобраться с наглым типом по фамилии Гаврилин.
– Чего ж ты к телефону бежал, раненый? – спросил Клоун.
– А не хрен было мой сотовый раздалбывать! Кулибин!
– И кому же ты собирался звонить?
– Пацанам своим.
– Это еще с чего?
– А ты вот на его рожу внимательно смотрел? – Гаврилин ткнул пальцем в сторону Краба, – у нас в части, когда я служил, прапорщик был. Фамилия очень подходящая – Лопата. Вот такое же личико. Ночью встретишь, всю мелочь из карманов отдашь.
Прапорщика он мне точно не забудет, подумал Гаврилин. Не забудет. Припомнит.
Машину тряхнуло, и Гаврилин тихо взвыл, вцепившись в бок.
– Тебя когда в армии ранило, очень больно было? – отдышавшись спросил Гаврилин у Клоуна.
– По разному.
– Военная тайна?
– Нет, просто не все помню.
Загрустил что-то Клоун. Слишком быстро он переходит от состояния веселья к унынию. Гаврилин погладил свою рану. Спокойно, милая, сейчас мы поковыряемся в чужой душевной ране.