— Прости, — он убрал кружку, и она забыла выдохнуть под его внимательным взглядом.
Кровь пульсировала в лёгких, стучала в груди, отзывалась эхом в висках.
— Кай, — выдохнула она его имя хриплым шёпотом.
Он протянул руку, заправил за ухо прядь её волос, сосредоточившись исключительно на этой пряди, а потом подхватил за затылок и впился губами в её губы. Нежно, волнующе, мягко. Он словно высасывал кровь из ранки, но это всего лишь остатки её благоразумия растворялись в его холодном рту.
Она скрестила руки у него на шее, он прижал её к себе одной рукой. Перед закрытыми глазами поплыли пятна и круги. Этот цветной калейдоскоп мелькал за веками, но закручивался плотной пружиной внизу живота.
Он развернулся вместе с девушкой. Он прижал её к стене. О стол ударилась кружка. И его кулаки зло ударились в стену над её головой. Он смотрел на неё сверху вниз. Нет, он испепелял её взглядом, прожигал насквозь.
— Ты слишком маленькая.
— Мне уже шестнадцать.
— Ты как моя сестра.
— Я не твоя сестра.
— Я не могу.
Он отстранился, отвернулся, засунул руки в карманы. Он согнулся, словно его ударили под дых, и выдохнул, словно только что снова поставил на пол тяжеленный мешок.
— Я не могу, — повторил он, словно она чего-то уже попросила.
Неужели это так явно?
— Кай, — она пыталась подойти, но он отступил, отстраняясь от неё руками. — Кай, пожалуйста! Пусть это будешь ты. Иначе мне придётся ждать следующего года, а если ты не приедешь, то следующего. Но я всё равно буду тебя ждать. Понимаешь, тебя?
Она загнала его в угол к мойке, но он и над раковиной умудрился от неё отклониться.
— Я не могу, ты маленькая.
— Я люблю тебя с десяти лет. Вот тогда я была маленькая. И не понимала, что значит для меня этот худенький мальчик. Но прошло шесть лет, и я всё ещё люблю тебя. Теперь вполне осознано. И я достаточно взрослая чтобы знать, что ещё год два и кто-нибудь обязательно облапает меня на школьной вечеринке. Накурит или напоит, и бесславно неумело трахнет. И я даже не буду против.
Он играл желваками, но молчал. Не смотрел на неё, отвернувшись в стену, но засунутые в карманы руки проступали сквозь ткань костяшками сжатых кулаков.
— Так пусть это будешь ты. Пусть для тебя это будет неважно, но я это запомню. Как запомнила твой первый поцелуй. Помнишь, прошлым летом?
— Оксана, пожалуйста, — он посмотрел на неё умоляюще. — Я был пьян.
— Да, но трезвый ты бы и не подошёл.
— Прости, я не знаю, что на меня тогда нашло.
О, эта мука в его глазах! Да, это было грубо. Он прижал её к стене сарая прошлым летом. И целовал. Просто целовал. Неистово. Самозабвенно. Покрывая поцелуями её шею, плечи, выступающие ключицы. Но когда его руки сползли с её талии вниз, он вдруг остановился, опёрся лбом в стену и прогнал её. «Я сказал, уходи!» — прорычал он тогда. И она не смела возразить, хотя прояви он настойчивость, она и тогда не отбивалась бы. А сейчас и подавно.
— Кай, — она обняла его, прижавшись губами к полоске кожи у ворота футболки.
— Кай, — она подняла лицо, разглядывая его гордо поднятый подбородок.
— Кай! Пожалуйста! Я больше ни о чём не прошу. Покоряй свои горизонты. Только останься сегодня со мной.
И он повернулся и поцеловал её. Так, как умел целовать только он. Доводя до исступления одним поцелуем, погружая в беспамятство, заставляя забыть своё имя. Ей не нужно имя, её не существовало, когда рядом был Кай.
Кай. Кай! Кай!!!
Глава 1
КАЙРАТ
Флоренция была, есть и будет прекрасна. Под снегом, в зной, в дождь. Она веками вдохновляла, прославляла, восхищала, завораживала, и смертельно надоела Кайрату за месяц.
Каждое утро он просыпался под грохот, с которым торговцы катили по площади Дуомо свои передвижные палатки. Вылезал из-под сырого одеяла и, шлёпая босыми ногами по ледяному полу, шёл на кухню. Включал кофеварку и пока она нагревалась, смотрел в окно. Как цапля, поджимал поочерёдно то одну, то другую ногу.
В конце апреля отопление в гостинице отключили из-за дороговизны электричества, а холод и сырость делали безрадостным даже утро. Даже во Флоренции.
Он смотрел на художников, зябко потирающих руки у своих мольбертов, на крутящих головами туристов, поднявшихся в такую рань, на пестрящий мелким геометрическим орнаментом фасад собора Санта-Мария-дель-Фьоре. И к тому времени как у него начинало рябить в глазах от этой бело-серой клетки, кофеварка как раз отключалась.
Он забирал с ручки двери любезно предоставленную хозяином гостиницы выпечку к завтраку и, налив две чашки кофе, шёл будить Роберту. Женщину такую же прекрасную, как этот город, и так же невыносимо ему наскучившую.