Всего месяц назад она украла его из-под венца. Всего месяц назад он был безумно счастлив держать её в своих объятиях, слушать её голос, лететь с ней хоть на край света. А сегодня от Тосканы его мутило так же, как от их итальянской перепомидоренной пиццы, а от трескотни Роберты раскалывалась голова как от радиопомех.
— Доброе утро, — она чмокнула его в щёку и взяла из его рук чашку.
Он приносил ей каждое утро в постель горячий кофе, чтобы она не лезла к нему обниматься.
— Такой странный сон приснился.
Она сдула ароматный пар, клубящийся над коричневым варевом, и он очередной раз подумал, что с удовольствием подсыпал бы туда яда, парализующего язык. Больше чем её болтовню вообще, он не любил только пересказы её «странных» снов.
— Представляешь, мне приснилось...
В этом месте он сразу отключался, погружаясь словно под воду в свои мысли.
— Бу-бу-бу, — голос её звучал где-то там над поверхностью, но ключевые слова он слышал.
Она заметила эту его привычку отстраняться и, словно невзначай, обязательно устраивала экзамен на проверку его вовлеченности.
— И этот розовый слон...
— Ты сказала белый, — поправлял он её.
— А, да? — невинно вскидывала она ресницы. — Наверно, оговорилась. Голова гудит. Так долго вчера не могла уснуть.
Вот ещё одна дурацкая привычка — привирать о своей бессоннице. Зачем? Если он точно знал, что она начинала похрапывать на его плече минут через пять после того, как вцепившись в его волосы руками орала: "Да, да, да!", а шаткая кровать билась со всей силы о стенку. Он перекладывал её на другую сторону кровати и шёл в душ, чтобы смыть её с себя. А потом долго лежал без сна, изучая потолок.
В угоду ей он сбрил свою щетину, которую стал отращивать с того дня как решил жениться на Кристине. И подумывал побриться наголо, чтобы лишить Роберту этого удовольствия — выдирать ему волосы, притягивая его к себе как быка за рога, заставляя горбиться и склонять шею. Но потом передумал из страха, что она ещё, чего доброго, оторвёт ему уши.
Кайрату так много всего хотелось сделать ей на зло, словно их связывала долгая супружеская жизнь полная взаимных обид.
Хотя первую неделю он был почти счастлив. Она казалась милой, нежной, весёлой, беззаботной. Он непростительно поздно понял, что лишь казалась.
— Глициния, — машинально поправил он. — Ты сказала глициния, а не вистерия.
— Это одно и то же, — она поцеловала его в макушку и ушла в ванную.
Она умыкнула его из-под венца. Украла со свадьбы, избавила от долга, который стал причиной этого брака по расчёту. И ему показалось: она ангел, принёсший ему избавление. Но нет, не от постылой невесты, не от долга, который он легко мог бы погасить и сам, если бы хотел. Она излечила его от безразличия. От этой девушки у него сорвало крышу.
Чтобы с ним познакомиться она устроила автомобильную аварию. Чтобы его зацепить — нарисовала остров и придумала романтическую легенду, связанную с ним. Она навещала больного старика в больнице, который был для него важен. И она заплатила миллион долларов банкиру, на дочке которого Кайрат должен был жениться.
Она казалась отчаянней Зорро, бескорыстней Робин Гуда, возвышенней Узника замка Иф и хуже, чем отмороженная на всю голову Харли Квинн. И она сумела его очаровать настолько, что он улетел бы с ней не только в Италию — в Эквадор на банановые плантации. Прискорбно медленно он понял, что именно поработить она его и собиралась. И выкупила у банкира как ручную обезьянку.
В ванной перестала литься вода, и он начал послушно натягивать штаны.
Каждое утро, надев на себя лямку складного мольберта с красками, как бурлак он тащил его за Робертой к галерее Уффици.
Каждый день они шли по мощёным серым камнем улицам, мимо домов всех оттенков песка и крошечных автомобилей, похожих на цветных букашек, чтобы якобы насладиться встающим солнцем и проникнуться атмосферой этого крошечного города, где куда ни плюнь, обязательно испачкаешь какой-нибудь шедевр.
И Роберта может быть наслаждалась, терзая уши Кайрата экскурсами в историю семьи Медичи. Кайрату же тёрла плечо ненавистная лямка, он потел и понимал одно, что все бессмертные гении были куплены этой семьёй, и вообще всё их искусство ценилось, потому что было и осталось исключительно продажным.
На площади Сеньории их неизменно встречал бородатый мужик на коне — один из главных в этой весёлой семейке Медичи, Козимо Первый. Возле него Кайрат делал передышку, перехватывая свой груз чемоданом в руку. И продолжал идти дальше за своей стройной спутницей, покачивающей зачёсанными в хвост тёмными волосами как гарцующая лошадь.