Сказать по правде, в те времена у меня было уж не так много друзей, а десять крон, содержавшихся в пакете, говорили об очень стойком и преданном друге, - друге, которым смело можно было гордиться.
Негодяй злорадно усмехнулся.
- Маленький кривой человечек, - сказал он. - Что-то вроде портного.
- Довольно, - сказал я, но на лице моем отразилось разочарование. - Я понимаю! Честный парень, мой должник. Я очень рад, что он вспомнил о своем долге. Но когда я пойду к кардиналу, приятель?
- Через час, - мрачно ответил он.
Несомненно, он рассчитывал на одну из этих крон, но я был слишком старый воробей, чтобы дать ему что-нибудь. Если я вернусь назад, я еще успею купить его услуги; если же нет, то не стоит тратить денег.
Тем не менее, немного времени спустя, когда я шел к дому Ришелье под таким многочисленным конвоем, что я ничего не видел на улице, кроме солдат, я жалел, что не дал тюремщику денег. В такие моменты, когда все поставлено на карту и горизонт подернут тучами, ум невольно хватается за приметы и старинные суеверия и склонен думать, что крона, данная в одном месте, может помочь в другом, хотя бы последнее находилось на расстоянии ста миль.
Дворец Ришелье в то время еще строился, и нам приказано было подождать на длинной пустой галерее, где работали каменщики. Здесь я простоял битый час, с беспокойством думая о странностях и прихотях великого человека, который тогда правил Францией в качестве главного наместника короля, со всеми королевскими полномочиями, и жизнь которого мне однажды удалось спасти, своевременно предупредив его об опасности. Он сделал в свое время кое-что, чтобы отблагодарить меня за эту услугу, да и после того иногда допускал меня к себе запросто, так что мы не были незнакомы друг Другу.
Тем не менее, когда дверь, наконец раскрылась предо мной и меня ввели к кардиналу, мое самообладание подверглось сильному испытанию. Его холодный взор, который скользнул по мне, точно я был не человеком, а какой-то безличной величиной, стальной блеск его глаз заставили похолодеть мое сердце. Комната была почти пуста, пол не был покрыт ни ковром, ни подстилкой. Вокруг лежали в беспорядке свидетельства недоконченной столярной работы. Но этот человек не нуждался ни в каких декорациях. Его худощавое бледное лицо, его блестящие глаза, даже вся его фигура, - хотя он был невысокого роста и уже горбился в плечах, - могли привести в смущение самого смелого.
Я смотрел на него и вспоминал тысячу рассказов о его железной воле, холодном сердце, его непогрешимой хитрости. Он поверг брата короля, великолепного герцога Орлеанского, во прах. Он смирил королеву-мать. Двадцать голов, самых благородных во всей Франции, пошли благодаря ему на плаху. Лишь за два года перед тем он сокрушил Ла-Рошель, несколько месяцев тому назад он подавил восстание в Лангедоке, и в этом, 1630 году на всем юге, который лишился своих привилегий и еще продолжал кипеть недовольством, никто не осмеливался поднять на него руку, - по крайней мере, открыто. В тиши, конечно, ковались тысячи заговоров, тысячи интриг против его жизни и власти, но такова, как мне кажется, судьба всякого великого человека.
Нет поэтому ничего удивительного в том, что мужество, которым я всегда гордился, мгновенно покинуло меня при виде кардинала, и я напрасно старался придать своему униженному поклону характер развязности и самообладания, приличествующих старому знакомству.
Быть может, это было к лучшему, потому что этот человек, кажется, совсем не имел сердца. В первую минуту, пока он стоял, глядя на меня и еще ничего не говоря, я считал себя безнадежно погибшим. В его глазах мелькнул огонек жестокого удовольствия, и, прежде чем он открыл рот, я знал, что он мне скажет.
- Лучшего примера не может быть, мосье де Беро, - с гадкой улыбкой сказал он, гладя спину кошки, которая вспрыгнула на стол. - Вы старый ослушник и будете превосходным примером. Не думаю, чтобы вами дело ограничилось, но вы послужите для нас залогом для более крутых мер.
- Монсеньер сам владеет шпагой, - пролепетал я.
Комната мне показалась темнее, воздух холоднее. Еще никогда в жизни я не был так близок к страху.
- Да? - сказал он с едва заметной улыбкой. - И потому?..
- Не будет относиться слишком строго к проступку бедного дворянина.
- Бедный дворянин пострадает не более, чем богатый, - вкрадчиво ответил он, продолжая гладить кошку. - Можете утешиться этим, мосье де Беро. Это все, что вы можете сказать?
- Я оказал однажды услугу вашей эминенции, - сказал я с отчаянием.
- Вы уже не раз получали свою награду, - ответил он. - И не будь этого, я не призвал бы вас к себе.
- Помилуйте! - воскликнул я, хватаясь за соломинку, которую, казалось, он протягивал мне.
Он цинически засмеялся. Его тонкое лицо, темные усы и седеющие волосы придавали ему необыкновенно насмешливый вид.
- Я не король, - ответил он. - Притом, говорят, вы убили в дуэлях не менее шести человек. Заплатите за них королю, по крайней мере, одною жизнью... Больше нам не о чем говорить, мосье де Беро, - холодно закончил он, отворачиваясь и начиная перебирать лежавшие на столе бумаги! - Закон должен быть исполнен.
Я ожидал, что он сейчас подаст лейтенанту знак увести меня, и холодный пот выступил у меня по всей спине. Я уже видел пред собою эшафот, чувствовал на шее петлю. Еще мгновение, и было бы поздно...
- Позвольте просить у вас милости, - с отчаянием пролепетал я. Позвольте сказать вашей эминенции пару слов наедине.
- Для чего? - спросил он, снова оборачиваясь и устремляя на меня взор, исполненный холодного неудовольствия. - Я знаю вас, ваше прошлое, - все. Это вам не поможет, мой Друг.
- Ну так что ж? - воскликнул я. - Ведь это просьба умирающего, монсеньер.
- Это, положим, правда, - задумчиво ответил он.
Но он все еще колебался, и сердце у меня неистово билось. Наконец он поднял взор на лейтенанта.
- Можете оставить нас, - коротко сказал он и, по его уходу, продолжал: - Ну, в чем дело? Говорите скорее, что вам нужно. А главное - не думайте одурачить меня, мосье де Беро!
Но теперь, когда я добился своего и остался с ним наедине, проницательный взор его глаз до такой степени смутил меня, что я не мог найти слов и, как немой, стоял перед ним. Должно быть это польстило ему, потому что его лицо немного утратило свое жестокое выражение.
- Ну? - сказал он опять. - Это все?
- Мой противник не умер, - пробормотал я.
Он презрительно пожал плечами.
- Что ж из этого? Неужели только это вы и хотели сказать мне?
- Я однажды спас вашей эминенции жизнь, - жалобно сказал я.
- Допустим, - ответил он своим тонким, резким голосом. - Вы уже упоминали об этом. Но, с другой стороны, насколько мне известно, вы сами отняли у нас шесть жизней, мосье де Беро. Вы вели и ведете жизнь буяна, убийцы, игрока, - вы, человек хорошего рода. Стыдитесь! Как же вы можете удивляться, что такая жизнь привела вас к этому? Впрочем, об этом я не желаю больше разговаривать, - коротко добавил он.
- Быть может, я еще когда-нибудь спас бы вашей эминенции жизнь! воскликнул я под каким-то неожиданным наитием.
- Вам что-нибудь известно? - с живостью спросил он, устремляя на меня пристальный взор. - Но что я! - продолжал он, качая головой. - Старые штуки! У меня есть шпионы получше вас, мосье де Беро.
- Но нет лучше шпаги! - хриплым голосом закричал я. - Нет ни одной во всей вашей гвардии!
- Это правда, - медленно ответил он. - Это правда.
К моему удивлению, его тон изменился и взор опустился вниз.
- Постойте-ка, я подумаю, мой друг.
Он прошелся два или три раза взад-вперед по комнате. Кошка шла, поворачиваясь вместе с ним, и терлась о его ноги.
Я стоял, трепеща всем телом. Да, я должен сознаться, что руки и ноги у меня дрожали. Человек, для которого не существует никакая опасность, у которого сердце бьется спокойно перед лицом неизбежной смерти, почти всегда пасует перед неизвестностью. Внезапная надежда, которую пробудили во мне его слова, так потрясла меня, что его фигура заколыхалась у меня перед глазами. Я ухватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Никогда даже в глубине своей души я не подозревал, что надо мною так неотвратимо нависла грозная тень Монфокона и виселицы.