Алексей Анатольевич Евтушенко
Под колёсами – звёзды
«Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофёр!»
Глава первая
Егор Хорунжий, грустный и пьяный, сидел на покосившемся деревянном крыльце собственного дома и думал трудную думу. Влажная весенняя ночь до краёв заполняла собой двор, будто охраняя собой ни в чём не повинный остальной мир от горьких Егоровых дум. Пару часов назад прошёл обильный дождь, но теперь небо очистилось, и майские запахи земли, травы, молодой листвы и сирени с терпеливой настойчивостью пытались напомнить Егору о том, что давно пришла весна – время совершенно не приспособленное для хандры, сплина, пьяной, а также обычной русской тоски и прочих депрессий.
Всё напрасно.
Егор, он же (очень редко) Егор Петрович, он же Егорка, Игорь и даже иногда Гоша и просто Хорунжий всерьёз вознамерился сполна восплакать над своей окончательно погубленной, как он считал, жизнью, и столкнуть его с этого неверного пути не могла ни восхитительная ночь с чудным звёздным небом, ни все весенние запахи земли вместе взятые. Тем более, что рядом, на чуть влажных досках крыльца, имели место быть уже ополовиненная бутылка водки, старый добрый гранёный стакан, два солёных огурца на щербатом блюдечке и две бутылки пива «Балтика» № 3, одна из которых была уже на две трети пуста, а вторая смиренно ожидала своей очереди. Сей запас (в холодильнике лежали ещё четыре бутылки того же пива и чекушка водки) обеспечивал его обладателю вполне надёжный тыл и позволяло ему безнаказанно предаваться нетрезвым и самоуничижительным размышлениям.
Жизнь, как уже и было сказано, считалась на данный момент погубленной полностью и безвозвратно.
– Мне тридцать пять лет! – словно какой-нибудь, прости Господи, чеховский герой, возвестил трагическим шёпотом Егор в чёрную, пахнущую сиренью, пустоту двора. – Ну, пусть почти тридцать пять. А что я в этой жизни сделал и чего я, милостивые государи, достиг? Я вам скажу. – Он не глядя нашарил бутылку и стакан, плеснул водки, выпил и хрипло выдохнул, – Ни-че-го.
Двор безмолвствовал.
Впрочем, надо заметить, что на чеховского героя Егор Петрович Хорунжий не был похож совершенно. Имеется в виду, конечно, типичный интеллигентный чеховский герой, а не те урядники, чиновники всех мастей, фельдшеры, мещане, крестьяне, купцы, помещики и прочие мелкие персонажи во множестве населяющие прозу Антона Павловича. Начнём с того, что Егора Хорунжего никак нельзя было назвать человеком интеллигентным в полном смысле этого слова, в то время как типичный чеховский герой интеллигентом быть просто обязан. То есть какое-то образование Егор в своё время получил, окончив после школы и армии четыре курса художественно-графического факультета педагогического института города Ростова-на-Дону и, соответственно, почти заимев диплом учителя рисования, но, согласитесь, для того, чтобы стать по-настоящему интеллигентным человеком, этого отнюдь не достаточно.
Настоящая русская интеллигентность, как известно, предполагает не только глубокое и всестороннее образование и высокую общую культуру, но и некую, так сказать, генетическую базу.
То есть, если твои мама и папа, а также дедушки и бабушки пахали землю или, скажем, стояли у станка, то истинным русским интеллигентом тебе всё равно, как ни бейся, не стать. Да и не только русским. Помните, чем закончились подобные попытки главного героя романа Джека Лондона «Мартин Иден»? То-то. А у Егора Петровича Хорунжего по отцовской линии вплоть до прапрадедушки все предки были донскими казаками, по материнской же… Впрочем, предков своих по материнской линии Егор Хорунжий не знал вовсе, ибо мать уехала домой на Украину, когда ему только-только исполнилось одиннадцать лет, и с тех пор Егорка её не разу не видел.
Правда, высшее образование (и тоже педагогическое – она преподавала в школе математику) у мамы было, так что при большом желании он мог считать себя интеллигентом во втором поколении.
Подобного желания, однако, у Егора никогда не возникало. Читал он, правда, много и с удовольствием, но совершенно бессистемно и, в общем-то, нерегулярно. Да и окружение его, ближайшие друзья, товарищи и просто знакомые отнюдь не блистали высокой культурой, а также глубокими и всесторонними познаниями, хотя люди, в большинстве своём, были образованные, и среди них даже попадались представители так называемых творческих профессий – художники и литераторы. Но кто сказал, что художник и, тем более, литератор должен обязательно быть интеллигентом? Вовсе это не обязательно, а иногда даже и вредно для творческого человека, потому как стесняет его творческую свободу и мешает непосредственному созданию художественного образа.
Внешне Егор Хорунжий тоже на интеллигента никак не походил. Во-первых, по причине более чем стопроцентного зрения он не носил очков (разве что солнечные летом, но это не считается), и во взгляде его серых глаз чаще читалась природная бесшабашность пополам с южным нахальством, нежели интеллигентская мягкость и воспитанный ум. Во-вторых, Господь не обидел Егора гренадерским (метр восемьдесят семь) ростом и широкими плечами и, хотя был он худ и довольно костляв, но прямая осанка, длинные большие руки, а также копна густых светло-русых волос в сочетании с твёрдым подбородком и лихо подкрученных вверх усами давали возможность заподозрить в нём кого угодно, но только не человека, взирающего на мир сквозь призму врождённой, а также благоприобретённой интеллигентности. Ну и, наконец, речь. Быстрая и громкая, с ярко выраженным фрикативным южнорусским «г», речь Егора, конечно, не была речью малообразованного, а то и вовсе неграмотного обитателя хулиганской ростовской улицы, но и назвать её высококультурной русской речью по всем признакам не представлялось возможным.
Нет, чеховским героем Егор Хорунжий не был. А был он на данный момент не очень удачливым художником-керамистом тридцати четырёх полных лет, сидящим весенней ночью в состоянии средней тяжести алкогольного опьянения на крыльце собственного дома. Неженатым и одиноким.
Скрипнула за спиной дверь – это кот по имени Тихон вышел на свою ночную прогулку.
– Тишка, Тишуня! – позвал Егор, протягивая руку, чтобы погладить серого любимца.
Кот, однако, хозяйских пьяных ласк не терпел, а посему, ткнувшись из вежливости тёплой мордой в Егоровы пальцы, призывно мяукнул и канул во влажную тьму двора.
– И ты, Брут, – горько констатировал Егор, налил в стакан водки и выпил.
Во двор осторожно пробрался довольно прохладный ветерок, как бы напоминая, что ещё не лето и пора перебираться в дом, но художник не внял предупреждению. Он размышлял.
Собственно, размышлениями это было назвать трудно – так, лёгкая буря псевдоэмоций в остатках разума, ещё не полностью дезориентированного действием алкоголя, рождающая всегда одно и то же: острую жалость к себе, обожаемому и несправедливо жизнью и нехорошими людьми обиженному. Надо отдать должное, что кое в чём Егор был всё-таки прав. Судьба действительно обошлась с ним довольно жёстко, в детстве лишив его матери, десять лет назад отца, который погиб в автомобильной катастрофе и, наконец, полгода назад отнявшей у него последнего близкого и родного человека – бабушку Полину.
На самом деле именно бабушке Полине Егор был обязан тем, что вырос пусть и довольно безалаберным, но, в целом, хорошим человеком.
Отцу, вечно занятому собой и добыванием денег для семьи, было некогда заниматься сыном, так что бабушка Полина успешно заменила Егору родителей, дав ему не только необходимую душевную теплоту и ласку, но и обучив многим сугубо практическим делам по хозяйству, начиная от умения пришить пуговицу к рубашке и заканчивая искусством выращивания картошки и помидоров на огороде. Уже потом все бабушкины старания намертво закрепила советская армия, в мотострелковых войсках которой Егор честно прослужил все положенные два года. Так что теперь, когда он остался один, его ангел-хранитель не испытывал слишком большого беспокойства по поводу каждодневного бытия своего подопечного, зная, что тот вполне самостоятелен для того, чтобы по крайней мере выжить в этом несовершенном мире.