Недалеко от города с нами случилось небольшое несчастие; в машине что-то сломалось и пришлось быстро опуститься. Мы оказались на поляне, освещенной огнями Гелиополиса. С одной стороны тянулся глубокий овраг, в котором шумел невидимый ручей, а с другой, стояло наполовину разобранное строение, окруженное поваленной изгородью. Пока машинистка возилась около аэроплана, я сделал несколько шагов по направлению к оврагу и почти наткнулся на человека, сидевшего на срубе колодца. По одежде я сейчас же увидел, что предо мной один из тех людей, которые не окончательно еще порвали связь с городом и жили частью в диких полях, частью в отдаленных грязных предместьях. Когда этот человек поднял голову и внимательно посмотрел на меня, я увидел, что он или болен, или давно голодает.
— Что вы здесь делаете? — спросил я, чтобы сказать что-нибудь.
Бродяга пожал плечами.
— Не понимаю, почему вы задаете мне этот вопрос, но если вас это может интересовать, извольте: я вышел за город, чтобы увидеть комету.
— Вы ее еще долго не увидите: пройдет дней десять, а то и больше до того времени, когда ее можно будет различить невооруженным глазом.
— Вот что! — с оттенком сожаления сказал бродяга, — а я думал, что дней через десять все будет кончено и от всего этого, — он неопределенно показал рукой вокруг себя, — останется куча пепла. Впрочем может быть это новая выдумка ученых шарлатанов и плутов из квартала Веры.
— Я возвращаюсь из обсерватории и могу вам сказать наверное, что комета существует.
Лицо бродяги оживилось, он рассмеялся хриплым смехом.
— Да! вы ее видели? Отлично, значит я жду не напрасно.
И внезапно с приливом откровенности он заговорил.
— Если бы знали, как мне хотелось бы присутствовать, когда будет гореть весь мусор, начиная от парламента и кончая учеными в мантиях.
Меня неприятно поразила та радость, с которой этот человек в лохмотьях, сидевший среди пустыря, говорит о гибели всего, что с таким трудом накоплено тысячелетней историей человечества. Я не удержался, чтобы не сказать ему этого прямо.
— А какое мне дело до вашего человечества? — ответил с раздражением бродяга. — Что оно мне дало? вот я сижу здесь под этим черным небом, голодный. И если я здесь умру, то как вы думаете, заметило бы это человечество?
Он встал и говорил, размахивая длинной жилистой рукой.
— Но, позвольте, никто не может быть равнодушным к будущему человечества! Все страдания людей, и живущих теперь и живших раньше, необходимы для того, чтобы создать счастие будущих поколений, придет время когда не будет страданий…
Бродяга прервал меня презрительным жестом.
— Поймите же вы, что я не хочу быть рабом этих будущих людей! И какой толк для меня и для миллионов других таких же, как я, в том, что когда-то через десять тысяч лет люди будут жить в райских садах, что ли. Я хочу жить и все другие, которые умерли, не дождавшись этого вашего блаженства на земле они тоже хотели жить. Счастье нужно было им самим, а не каким-то там неведомым жителям блаженной страны.
Я не знал, что ответить на эту коротенькую речь, произнесенную с большой злобой и молча смотрел на худое лицо моего собеседника, освещенное слабым синеватым светом.
— Да, я за все счастие этого будущего человечества не отдам ни одного дня своей жизни. И в чем оно будет заключаться это счастие? Я уже теперь ненавижу этих ваших здоровых счастливых тунеядцев будущих веков, которые на моем страдании создадут, совершенную жизнь.
Он внезапно умолк, опустился на край сруба и проговорил уже спокойно.
— Я жду кометы. Она по крайней мере удовлетворит чувство мести.
По моему, кто толкует о жирных бездельниках, которые, может быть явятся, когда сгниют наши кости, тот либо дурак, либо не знает, цену слезам и крови.
Не желая вступать в спор я молча пошел к аэроплану.
Накрапывал мелкий холодный дождь.
Туман сгустился и огни Гелиополиса казались заревом, охватившим, половину неба.
Глава IV
Язык идиотов. — В красном свете. — Рухнувшие стены. — Нашествие варваров
Я несколько раз принимался писать статью о поездке в обсерваторию и каждый раз бросал перо, рвал исписанные листы и уходил на улицу, где под знойным белым небом, скрывавшим огненный знак разрушения, шла старая привычная жизнь. Тот искусственный язык, на котором мы писали, совершенно не годился для выражения новых, глубоких и неожиданных идей. Если бы эсперанто, родоначальник сотни искусственных языков, был выдуман в древности и стал языком писателей и ученых, то мир не увидел бы Шекспира, Ньютона, Пушкина и Достоевского. Самый гениальный скульптор ничего не сделает из мусора. Но эсперанто был только первым шагом, первым преступлением на том пути, который привел человеческую мысль в душное подземелье, лишил её крыльев и гения сравнял с идиотом.