«Какие же дуры эти англичанки», — подумала Кэтрин.
Она вошла под прикрытие деревьев и стала ждать появления агента, присланного Фогелем.
Предвечерний поезд из Ханстантона прибыл на вокзал Ливерпуль-стрит с получасовым опозданием. Хорст Нойманн взял с багажной полки свою маленькую кожаную сумку и присоединился к пассажирам, выбиравшимся на платформу. На станции творился форменный хаос. Утомленные путешественники, похожие на жертв стихийного бедствия, с бледными отчаянными лицами, группами и поодиночке слонялись по зданию вокзала, дожидаясь безнадежно опаздывавших поездов. Солдаты спали повсюду, где кому хотелось, подложив под головы вещевые мешки. Среди толпы выделялось несколько железнодорожных полицейских, одетых в форму, которые тщетно пытались навести порядок. Ни одного проводника-мужчины видно не было. Нойманн вышел на платформу. Маленький, проворный, ясноглазый, он без труда пробивался через плотную толпу.
У выхода из здания стояли двое одетых в измятые пальто и шляпы-котелки мужчин, которым очень подошла бы броская надпись «ВЛАСТИ». Нойманн лишь на мгновение подумал, что они могут искать его. Все равно его описания они добыть никак не могли. И все же он рефлекторным движением приложил ладонь к поле куртки и нащупал пистолет. Тот был на месте, засунутый за брючный ремень. На месте, в нагрудном кармане, находился и бумажник. Удостоверение личности было выписано на имя Джеймса Портера. Согласно легенде, он был коммивояжером и занимался фармацевтической продукцией. Не сбавляя шага, он проскочил мимо двоих стражей и влился в толпу, заполнявшую Бишопсгейт-род.
Поездка прошла без сучка без задоринки, если не считать неизбежных задержек. Он оказался в одном купе с несколькими молодыми солдатами. Какое-то время они с недоброжелательным видом смотрели, как он читал газеты. Нойманн резонно предположил, что любой здоровый с виду молодой мужчина, не носящий форму, неизбежно столкнется с общественным презрением. В конце концов он рассказал им, что был ранен в Дюнкерке и вернулся в Англию полумертвым на борту одного из океанских буксиров, составлявших тогда основу вспомогательного флота. После этого солдаты предложили Нойманну сыграть с ними в карты, и он изрядно обчистил их.
На улице было темно, хоть глаз выколи. Единственными источниками освещения были узенькие щелочки в крышках, маскировавших фары редких автомашин, медленно проползавших по проезжей части, да бледные фонарики, которые держали в руках многие из прохожих. Он почувствовал себя так, будто его заставили играть в детскую игру наподобие жмурок. Дважды он наталкивался на встречных пешеходов. А один раз уткнулся во что-то холодное и уже начал было извиняться, когда понял, что перед ним стоит фонарный столб.
Он чуть не расхохотался. Лондон здорово изменился после его последнего пребывания здесь.
От рождения он носил имя Найджел Фокс и родился в Лондоне в 1919 году от матери-немки и отца-англичанина. Когда в 1927 году отец умер, мать возвратилась в Германию и поселилась в Дюссельдорфе. Год спустя она вступила в повторный брак с богатым фабрикантом по имени Эрих Нойманн. Этому строгому педанту совершенно не хотелось иметь пасынка по имени Найджел, который говорил по-немецки с английским акцентом. Прежде всего он изменил имя мальчика на Хорст, позволил ему взять свою фамилию и отдал учиться в одну из военных школ, где были едва ли не самые суровые порядки во всей стране. Хорст там чувствовал себя очень несчастным. Однокашники издевались над ним из-за плохого знания немецкого языка. Маленький, довольно слабый, он, как правило, приходил домой на выходные с синяками под глазами и с распухшими от побоев губами. Мать сильно переживала из-за этого, а сам Хорст сделался тихим и замкнутым. Эрих же, напротив, считал, что такая жизнь пойдет пасынку на пользу.
Но когда Хорсту исполнилось четырнадцать, в его жизни произошел резкий поворот. Во время общешкольных соревнований по легкой атлетике он — в своих школьных трусах и босиком — пробежал 1500 метров, намного выйдя из пяти минут. Потрясающий результат для мальчика, который никогда не занимался бегом. Оказалось, что за соревнованиями наблюдал тренер национальной федерации. Он посоветовал Хорсту начать тренироваться и убедил руководство школы создать для талантливого мальчика особые условия.
После этого Хорст возродился к жизни. Освобожденный от скучных школьных занятий физкультурой, он проводил чуть ли не целые дни, бегая по полям и горам. Ему нравилось находиться в одиночестве, вдали от других мальчиков. Он никогда не был более счастлив. Довольно скоро он стал одним из лучших бегунов-юниоров страны. В школе, где его недавно презирали и третировали, теперь им гордились, бывшие обидчики теперь заискивали перед ним. Он вступил в гитлерюгенд — нацистскую молодежную организацию. В 1936 году он получил персональное приглашение посетить Олимпийские игры в Берлине. Он видел, как американец Джесси Оуэнс ошеломил весь мир, выиграв четыре золотых медали. Он видел Адольфа Гитлера на приеме для активистов гитлерюгенда и даже удостоился чести пожать ему руку. Событие привело его в такой восторг, что он в тот же день позвонил домой и рассказал о нем матери. Эрих был очень горд. Сидя на трибуне, Хорст мечтал о том, чтобы скорее наступил 1944 год, когда он станет достаточно взрослым и достаточно быстрым и сможет выступить за команду Германии.
Война лишила его такой возможности.
В начале 1939 года он вступил в вермахт. Его отличная физическая подготовка и характер одинокого волка привлекли к нему внимание командования Fallschirmjager — парашютно-десантных войск. Он попал в школу парашютистов в Стендале и участвовал в воздушном десанте в Польшу в первый день войны. Затем он прыгал во Франции, на Крите и в России. К концу 1942-го он был награжден Рыцарским крестом.
Его карьера парашютиста завершилась в Париже. Как-то раз, поздним вечером он зашел в маленький бар, чтобы выпить. В заднем кабинете веселилась компания офицеров СС. Потягивая коньяк. Нойманн вдруг услышал оттуда женский крик. Француз, стоявший за стойкой, насмерть перепугался и даже не смог сдвинуться с места. А Нойманн решил выяснить, что там происходит. Распахнув дверь, он увидел на столе юную француженку, которую держали за руки и за ноги здоровенные эсэсовцы. Майор насиловал ее, а еще один офицер жестоко хлестал поясным ремнем. Нойманн влетел в комнату и нанес майору сокрушительный удар в лицо. Тот ударился виском об угол стола и, как выяснилось позже, так и умер, не приходя в сознание.
Эсэсовцы вытащили его в переулок, жестоко избили и кинули там умирать. Нойманн все же выжил, однако ему пришлось проваляться три месяца в больнице. Травмы головы были настолько серьезными, что его признали непригодным для прыжков. Учитывая свободное владение английским языком, его назначили на пост радиопрослушивания армейской разведки в северной Франции. Там он целыми днями сидел перед радиоприемником в тесной душной хижине, прислушиваясь к переговорам радистов по ту сторону Канала, в Англии. Эта работа была для него сущим мучением.
А потом его разыскал человек из абвера, Курт Фогель. Он выглядел тощим и изможденным; при других обстоятельствах Нойманн, вероятно, принял бы его за художника или какого-нибудь интеллектуала. Он сказал, что ищет квалифицированных людей, которые хотели бы отправиться в Великобританию с разведывательной миссией. Еще он пообещал жалованье вдвое против того, что Нойманну платили в вермахте. Бывшего парашютиста деньги не очень интересовали, зато такая жизнь уже успела осточертеть. В ту же ночь он покинул Францию и возвратился вместе с Фогелем в Берлин.
За неделю до отправки в Великобританию Нойманна доставили в место близ Далхема, в окрестностях Берлина, очень похожее снаружи на обычную сельскую ферму, где он прошел подробнейший инструктаж и интенсивную тренировку. По утрам он отправлялся в большой сарай; там Фогель устроил батут, на котором Нойманн должен был восстанавливать технику приземления. Учитывая соображения секретности, о настоящей прыжковой практике не могло быть и речи. Нойманн также совершенствовал свои навыки пользования пистолетом, которые оказались очень приличными для начинающего, а также усовершенствовал владение приемами убийства без применения огнестрельного оружия. Дни были посвящены полевой работе: закладке и изъятию тайников, процедурам встреч, изучению шифров и работе на рации. Часть занятий проводил с Нойманном лично Фогель. Иногда он передоверял эту обязанность своему помощнику Вернеру Ульбрихту. Нойманн в шутку называл его Ватсоном, и Ульбрихт принимал это фамильярное обращение с благосклонностью, какой трудно было от него ожидать. Под вечер, когда на заснеженные окрестности фермы опускались лиловые сумерки, Нойманну предоставляли сорок пять минут для пробежек. Первые три дня ему разрешали бегать в одиночку, но, начиная с четвертого, когда его голова уже была напичкана тайнами Фогеля, его сопровождал на расстоянии открытый легковой автомобиль с охраной.