В следующий раз Вайкери пришел в себя через несколько часов в полевом госпитале. Он сразу понял, что атака состоялась, потому что госпиталь был переполнен. Весь день он лежат в кровати с затуманенным от морфия сознанием и слушал стенания раненых. К вечеру молодой солдат, почти мальчик, лежавший на соседней кровати, умер. Вайкери закрыл глаза, пытаясь заставить себя не слышать его предсмертный хрип, но у него ничего не вышло.
Брендан Эванс, тот самый кембриджский друг Вайкери, который помог ему обмануть военных и получить назначение в Разведывательный корпус, навестил его на следующее утро. Война изменила его. Полудетская мягкость симпатичного лица сменилась резкими чертами много повидавшего и даже несколько жестокого человека. Брендан взял за спинку стул, поставил его рядом с кроватью и сел.
— Это я во всем виноват, — сказал ему Вайкери. — Я знал, что немцы ждали нашего наступления. Но мой мотоцикл сломался, и я не смог починить эту проклятую железяку. А потом начался артобстрел.
— Я знаю. Бумаги нашли в твоей сумке. Но тебя никто не винит. Во всем виновато дурацкое стечение обстоятельств, а не ты. Кроме того, ту поломку, что случилась с твоим мотоциклом, никто не смог бы исправить.
Иногда Вайкери все еще слышал во сне крики умирающих — даже теперь, по прошествии почти тридцати лет. А в последние дни в его снах появилась новая любопытная деталь: в сновидениях он выяснял, кто испортил его мотоцикл, и оказалось, что это был Бэзил Бутби.
"Вам не приходилось знакомиться с досье Фогеля?
Нет".
Лжец. Наглый лжец.
Вайкери пытался заставить себя удержаться от неизбежных сравнений той, давней, и нынешней ситуаций, но это ему не удавалось. Он не верил в судьбу, но, несомненно, кто-то или что-то дало ему шанс искупить свою вину за неудачную атаку в тот осенний день в 1916 году.
Вайкери решил, что поход на вечеринку, устроенную в пабе, расположенном через дорогу от штаба МИ-5, поможет ему ненадолго отвлечься от дела. Увы, надежда не оправдалась. Он сидел у стены, размышляя о Франции, рассматривая свое пиво в кружке и одновременно замечая, как другие офицеры флиртовали с симпатичными машинистками. Николас Джаго на удивление хорошо играл на фортепьяно.
Он вышел из своего транса, когда одна из «архивных королев» запела «Мы увидимся с тобой». Это была очень привлекательная блондинка с губами, накрашенными темно-красной помадой. Ее звали Грейс Кларендон. Вайкери знал, что в начале войны у нее был роман с Гарри. Вайкери отлично понимал природу привлекательности Грейс. Она была яркой, остроумной женщиной и заметно превосходила по уму своих коллег по архиву. Но она была замужем, и Вайкери не одобрял этой связи. Он ничего не говорил Гарри; это было совершенно не его дело. «Кроме того, — думал он, — кто я такой, чтобы читать лекции по сердечным делам?» Он подозревал, что именно Грейс рассказала Гарри о Бутби и досье Фогеля.
В паб вошел Гарри в незастегнутом пальто. Подмигнув на ходу Грейс, он направился к Вайкери и сказал, наклонившись:
— Давайте вернемся в офис. Нужно поговорить.
— Ее звали Беатрис Пимм. Она жила одна в доме неподалеку от Ипсвича, — начал Гарри, когда они вступили на лестницу, чтобы подняться в кабинет Вайкери. С утра он провел в Ипсвиче несколько часов, копаясь в прошлом Беатрис Пимм. — Ни друзей, ни родных. Ее мать умерла в 1936 году. Оставила дочери дом и приличную сумму денег. Ей не нужно было работать. У нее не было ни друзей, ни любовников, даже кошки. Единственное, что ее занимало, — это живопись.
— Живопись? — переспросил Вайкери.
— Да, живопись. Люди, с которыми я говорил, рассказывали, что она рисовала почти каждый день. Она уходила из дому рано утром, отправлялась на природу и весь день писала с натуры. Детектив из полиции Ипсвича показал мне несколько ее картин: пейзажи. Должен заметить, очень хорошие.
Вайкери удивленно вскинул брови:
— Я не знал, что вы разбираетесь в искусстве, Гарри.
— Вы думаете, что мальчики из Баттерси не способны оценить прекрасное? В таком случае, позвольте мне сказать, что моя мать, которая была, бесспорно, святой, регулярно таскала меня в Национальную галерею.
— Прошу прощения, Гарри. Продолжайте, пожалуйста.
— Беатрис не имела автомобиля. Она или ездила на велосипеде, или ходила пешком, либо садилась на автобус. Она часто рисовала подолгу, особенно летом, если свет был хорошим, и случалось, что опаздывала на последний автобус. Соседи не раз видели, что она являлась домой пешком глубокой ночью, волоча с собой свои принадлежности для живописи. Они рассказали, что она иногда ночевала в каких-то совершенно диких местах, чтобы застать восход солнца.
— И что, по их мнению, с нею случилось?
— Официальная версия — утонула в результате несчастного случая. Ее веши были найдены на берегу Орвелла, и среди них имелась пустая бутылка из-под вина. Полицейские решили, что она могла выпить лишнего, оступилась, упала в воду и утонула. Тело так и не нашли. Некоторое время они продолжали расследование, но не отыскали ничего, что опровергло бы эту теорию. Так что ее смерть объявили результатом несчастного случая и закрыли дело.
— Звучит очень правдоподобно.
— Конечно, вполне могло случиться именно так. Но лично я в этом сомневаюсь. Беатрис Пимм отлично знала эти места. С какой стати ей именно в этот день пришло в голову выпить столько, чтобы не удержаться на ногах и упасть в реку?
— Теория номер два?
— Теория номер два заключается в том, что после наступления темноты наша шпионка подобрала ее, нанесла ей удар в сердце и погрузила труп в фургон. Ее вещи остались на берегу реки, чтобы подтолкнуть полицию к версии о несчастном случае. В действительности труп перевезли в другую часть страны, изуродовали и захоронили близ Уитчерча.
Они добрались до кабинета Вайкери и сели — хозяин за свой стол, Гарри напротив. Гарри покачивался на стуле, вытянув ноги.
— Это только предположения или у вас есть факты, которыми можно подкрепить вашу теорию?
— Серединка на половинку. Но в целом все это очень подходит к вашей собственной теории насчет того, что Беатрис Пимм была убита для того, чтобы замаскировать внедрение шпионки в страну.
— Давайте рассказывайте.
— Я начну с трупа. Тело было обнаружено в августе 1939 года. Я говорил с патологоанатомом Министерства внутренних дел, который его исследовал. Судя по степени разложения, он оценил срок пребывания в земле в шесть-девять месяцев. Эти сроки вполне совпадают с датой исчезновения Беатрис Пимм. Кости лица были почти полностью разрушены. Не сохранилось ни одного зуба, по которому можно было бы что-то установить. Не было возможности снять отпечатки пальцев, потому что руки полностью разложились. Он даже не сумел установить причину смерти. И все же ему удалось заметить одну интересную деталь — выщербину на нижнем левом ребре спереди. Эта выщербина вполне могла появиться при нанесении проникающего ранения в грудную полость.
— Вы сказали, что убийца мог использовать фургон? Почему вы так решили?
— Я расспрашивал местную полицию насчет любых преступлений или правонарушений в районе Уитчерча в ту ночь, когда была убита Беатрис Пимм. Оказалось, что неподалеку от деревни Алдертон был покинут и намеренно сожжен грузовой фургон. Они, естественно, проверили номерной знак.
— И?
— Угнан в Лондоне двумя днями ранее.
Вайкери поднялся с места и начал расхаживать по кабинету.
— Таким образом наша шпионка оказалась в глухой сельской дыре рядом с горящим на обочине дороги фургоном. Куда она могла направиться после этого? Что она предприняла?
— Предположим, что она вернулась в Лондон. Остановила первый подвернувшийся автомобиль или грузовик и попросила подвезти ее. Или же дошла до ближайшей станции и села на первый поезд в Лондон.
— Слишком опасно, — возразил Вайкери. — Одинокая женщина, вдали от населенных пунктов, глубокой ночью... Это довольно заметно. К тому же дело происходило в ноябре, погода была холодной. Ее могла бы заметить полиция. Убийство Беатрис Пимм было запланировано и выполнено идеальным образом. Убийца не стала бы полагаться на случайности.