— Ничего, если я поговорю о войне? — осведомилась Дженни.
— Конечно.
— Ваши раны... Они были очень серьезными?
— Достаточно серьезными для того, чтобы меня отправили домой с билетом в один конец.
— А куда вас ранило?
— В голову. Когда-нибудь, когда мы будем знакомы получше, я подниму волосы и покажу шрамы.
Она взглянула ему в лицо и улыбнулась.
— Если по мне, так у вас прекрасная голова.
— И что ты хочешь этим сказать, Дженни Колвилл?
— Я хочу сказать, что вы красивый. И к тому же еще и умный. Это точно.
Ветер подхватил прядку волос Дженни и попытался прикрыть ей глаза. Она привычным взмахом руки заправила волосы под кепку.
— Я только не понимаю, что вы делаете в такой дыре, как Хэмптон-сэндс.
Значит, легенда, которую он сообщил о себе, вызывает у жителей деревни подозрения!
— Мне нужно было где-нибудь отдохнуть и окончательно прийти в себя. Догерти предложили мне приехать сюда и пожить у них, а я поймал их на слове.
— Почему же я не верю этой истории?
— Придется поверить, Дженни. Потому что это правда.
— Мой отец думает, что вы преступник или террорист. Он говорит, что Шон был членом ИРА.
— Дженни, ты сама можешь представить себе Шона Догерти боевиком Ирландской республиканской армии? Кроме того, у твоего отца есть свои собственные проблемы, и весьма серьезные.
Лицо Дженни сразу помрачнело. Она резко остановилась и повернулась к своему собеседнику.
— И что же вы имеете в виду?
Нойманн испугался, что зашел слишком далеко. Может быть, стоит на этом остановиться, попросить прощения за то, что он лезет не в свое дело, и побыстрее сменить тему? Но что-то подтолкнуло его к продолжению начатого разговора. Почему я не имею права говорить об этом? Он, конечно, знал ответ. Его собственный отчим был гнусным жестоким негодяем, никогда не задумывавшимся перед тем, как залепить пасынку звонкую оплеуху или сказать что-нибудь такое, отчего у мальчика выступали слезы на глазах. И он нисколько не сомневался в том, что Дженни Колвилл приходится выносить намного худшее обращение, нежели то, которое знал он. Ему хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, позволяющее ей осознать, что жизнь не всегда бывает такой. Ему хотелось сказать ей, что она не одинока. Ему хотелось помочь ей.
— Я хочу сказать, что он слишком много пьет. — Нойманн поднял руку и ласково прикоснулся к ее щеке. — Я хочу сказать, что он плохо обращается с красивой, умной молодой девушкой, которая совершенно не заслужила такого обращения.
— Вы это серьезно? — спросила она.
— Что — это?
— То, что я красивая и умная. Мне никто никогда не говорил ничего подобного.
— Конечно, совершенно серьезно.
Она взяла его за руку. Некоторое время они шли молча.
— У вас есть девушка? — спросила она через некоторое время.
— Нет.
— Почему?
И в самом деле — почему? Война. Это был самый простой ответ. На самом же деле ему никогда не хватало времени на то, чтобы обзавестись девушкой. Его жизнь представляла собой сплошное одержимое стремление к разным целям: стремление избавиться от следов своего английского происхождения и сделаться хорошим немцем, стремление сделаться олимпийским чемпионом, стремление сделаться самым заслуженным десантником. Его последней любовницей была молодая крестьянка-француженка из деревни, рядом с которой находился их пост радиоперехвата. Она была нежна как раз в то время, когда Нойманну больше всего на свете была нужна нежность, и каждую ночь на протяжении месяца она тайно впускала его через черный ход своего дома и вела в свою комнату. Закрывая глаза, Нойманн иногда видел перед собой, как наяву, ее тело, озаренное дрожащим пламенем свечи, горевшей в ее спальне. Она пообещала целовать его голову каждую ночь, пока все раны не заживут. В конце концов Нойманн не вынес чувства вины за свое положение оккупанта и порвал с нею. Теперь он страшился за нее и за ту судьбу, которая может ждать ее после окончания войны.
— Ваше лицо на мгновение стало грустным, — сказала Дженни.
— Я подумал кое о чем.
— Я бы сказала, что вы подумали кое о ком. И, судя по выражению вашего лица, этот кто-то был женщиной.
— Ты очень проницательная девочка.
— Она была хорошенькая?
— Она была француженка. Очень красивая.
— Она разбила вам сердце?
— Можно сказать и так.
— Но это вы расстались с ней.
— Да, похоже, так оно и было.
— Почему?
— Потому что я слишком сильно любил ее.
— Я вас не понимаю.
— Когда-нибудь поймешь.
— А что вы сейчас хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что ты еще слишком молода, чтобы гулять по ночам с такими, как я. Мне пора заканчивать пробежку. По-моему, тебе стоит пойти домой и переодеться во что-нибудь чистое. У тебя такой вид, будто ты так и ночевала здесь, на берегу.
Они взглянули друг другу в глаза. Оба отлично знали, что так и было на самом деле. Дженни отвернулась, чтобы уйти, но тут же остановилась.
— Вы никогда не сделаете мне ничего плохого, ведь правда, Джеймс?
— Конечно, нет.
— Вы обещаете?
— Я обещаю.
Она шагнула вперед и неумело ткнулась губами в его губы. Потом повернулась и побежала прочь по песку. Нойманн покачал головой, постоял еще несколько секунд и тоже побежал по берегу, но в противоположном направлении.
Глава 29
Лондон
У Альфреда Вайкери было такое ощущение, словно он тонет в зыбучем песке. Чем сильнее он барахтался, тем глубже погружался. Как только он раскапывал какую-нибудь улику, нащупывал новую нить, оказывалось, что находка отбрасывает его еще дальше от цели, чем он был накануне. Он уже начинал сомневаться в том, что вообще способен ловить шпионов.
Причиной его отчаяния была пара расшифрованных немецких радиограмм, которые рано утром доставили ему из Блетчли-парка. В первой немецкий резидент в Великобритании просил Берлин начать регулярные действия по передаче материалов. Во второй, направленной из Гамбурга, очевидно, по просьбе этого самого резидента, содержалось приказание начать эти самые действия. Это было форменным бедствием. Немецкая операция, какую бы цель она ни преследовала, похоже, развивалась. Если резидент требовал прислать курьера, было логично предположить, что резидент что-то украл. И еще у Вайкери чуть не подкашивались ноги от мысли о том, что, если он все же поймает этих шпионов, это случится слишком поздно.
Над роскошной дверью кабинета Бутби сиял красный свет. Вайкери нажал кнопку звонка и подождал. Прошла минута, но красная лампа продолжала гореть. Это было так типично для Бутби: приказать срочно явиться, а потом заставить свою жертву ждать.
"Почему вы не рассказали всего этого прежде?
Как же, Альфред, старина? Я говорил... Я рассказал все это Бутби".
Вайкери снова нажал кнопку. Неужели могло быть так, что Бутби знал о существовании сети Фогеля и скрыл это от него? В этом не было ровно никакого смысла. Вайкери мог придумать только одно возможное объяснение. Бутби резко возражал против того, чтобы это дело поручили Вайкери, о чем совершенно откровенно дал понять с самого начала. Но неужели он мог активно противодействовать усилиям Вайкери? Вполне возможно. Если Вайкери не сможет добиться успехов в работе по этому делу, Бутби получит основание отстранить его и передать дело кому-нибудь другому, из тех, кому он доверяет — одному из кадровых офицеров, а не из этих презираемых им неизвестно откуда взявшихся новичков.