Я злюсь от его имени.
— Это реально отстой.
Лукас кивает.
— Я смирился с этим, по-своему.
Я хочу снова назвать его неудачником, но сдерживаюсь. Слова застревают у меня в горле. Он не хочет говорить об этом. Я прекрасно знаю, каково это.
— Существует связь между творчеством и психическими заболеваниями, — продолжает Лукас. — Творческие люди больше чувствуют, больше думают. Они чувствительнее. Большинство людей стараются не замечать болезненные вещи, а художники зацикливаются на них. Папа всегда говорит, что мама слишком много думает. Слишком много бульона портит кастрюлю. Или что-то в этом роде.
Мы продолжаем идти, и я слушаю, что он рассказывает. Он кажется таким нормальным человеком, совсем непохожим на поверхностных придурков, которые нас окружают. Я не разговаривала так уже много лет. Забудьте об этом. Я вообще ни с кем не разговаривала. Мое сердце сжимается.
Порыв ветра поднимается, развевая пряди волос по моему лицу. Я дрожу.
— Тебе холодно. Ведь сейчас середина октября в Мичигане. Мне не следовало приводить тебя сюда.
— Во-первых, ты никуда меня не «приводил». А во-вторых, я в порядке.
— Нет, ну правда. Здесь капец как холодно. — Он поворачивается и прикрывает глаза рукой, как будто это поможет ему лучше видеть в темноте. Костер — лишь отблеск на горизонте.
— Я знаю, как согреться, если ты хочешь, — предлагает он.
Я отшатываюсь от него, мои руки уже сжались в кулаки. Какой же дурой я была, думая, что он чем-то отличается от остальных? Он прочитал слова, нацарапанные на плитке в душевой над туалетом для мальчиков, и теперь думает, что ему тоже перепадет. Он думал неправильно. И я тоже. Я опять облажалась.
— Иди на хрен, придурок. Если ты думаешь...
— Эй. Эй. — Он снова поднимает руки, в одной зажата зажигалка. — Притормози. Я собирался спросить, не хочешь ли ты побегать.
Я уставилась на него в недоумении.
— Побегать?
Уголок его рта приподнимается.
— Да, например, быстро двигать ногами? Это повышает температуру тела.
Теперь я действительно чувствую себя идиоткой. Но и дикое, глупое облегчение. Я снова позволила себе дышать.
— О. Я имею в виду, хорошо. Я думала...
Он машет рукой.
— Не парься. Я занимаюсь бегом. Это моя фишка. В своей старой школе я выиграл региональные соревнования и занял второе место в штате. Я даже занял третье место на дистанции 1600 метров на юношеских Олимпийских играх. Мне нравится бегать. А тебе?
— Я ненавижу бег. Я почти всегда пропускаю пробежку, а когда все же появляюсь, то хожу пешком, сколько бы тренер Тейлор ни кричал на меня.
— Это другое дело. Хочешь попробовать? Ты даже кроссовки уже надела.
— И джинсы, — поддакиваю я.
Лукас просто ухмыляется, его лицо серебрится в лунном свете. У него красивые черты лица, а темные глаза теплые и напряженные. Его взгляд вызывает во мне дрожь, которая не имеет ничего общего с погодой.
— Я не буду спешить.
Итак, мы бежим. Мои ноги стучат по влажному, набитому песку. Я пытаюсь согласовать свое дыхание с его дыханием. Но он длинный, долговязый и тренированный. Лукас почти сразу опережает меня, несется по песку, как антилопа, легко и грациозно. Я не свожу глаз с его спины, но как бы быстро ни бежала, не могу за ним угнаться. У меня заболел бок. Джинсы царапают и натирают свежие порезы на бедрах при каждом шаге. Но все исчезает, кроме ночного неба, усыпанного звездами, серебристых волн, пульса прилива и ритма моего собственного неровного дыхания.
Мы возвращаемся слишком быстро.
Я наклоняюсь и хватаюсь за бок, задыхаясь.
— Тяжело? — спрашивает Лукас, подбегая ко мне. Он даже не запыхался.
— В порядке, — хриплю я. — Или буду через минуту.
Снова звучит музыка. Пары танцуют или обнимаются на одеялах. Девушки кутаются в милые кардиганы или толстовки своих парней. Илай и группа ребят бросают футбольный мяч на пляже, кричат и гогочут, обгоняя друг друга.
— Хочешь поплавать?
— И замерзнуть до смерти?
— Ладно, глупый вопрос. В моей голове это звучало гораздо лучше. — Лукас проводит пальцами по волосам, от чего они еще больше растрепываются. — Если честно, я просто пытаюсь найти способ провести с тобой больше времени.
Моя кровь в венах превращается в лед.
— Зачем?
— Потому что ты умная. Ты не такая, как все эти бараны. Ты мне нравишься.
Я качаю головой. Почему ему надо обязательно всё испортить?
— Я никому не нравлюсь, ясно? Только если они чего-то хотят. Так чего именно ты хочешь? Что ты задумал?
Его брови взлетают вверх.
— Ничего подобного. Я просто подумал, что ты интересная.
— Что ж, это не так.
Его улыбка меркнет.
— Я не хотел тебя расстраивать.
— И все же тебе это удалось.
— Прости. Я просто стараюсь быть дружелюбным.
Я смотрю на плещущиеся волны. Мое сердце — кусок льда.
— Разве я просила о друге?
Он двигается рядом со мной. Голос меняется, становится более жестким.
— Черт возьми, Сидни. Тебе необязательно быть такой злой. У меня тоже есть чувства.
Вина накатывает на меня, но я ничего не могу с собой поделать.
— Я никогда не просила тебя говорить со мной.
— Слушай, если ты этого хочешь, я оставлю тебя в покое.
Какая-то часть меня шепчет, «пожалуйста, не надо». И я не хочу оставаться одна. Но другая, более сильная контролирует ситуацию: жесткая, шипастая часть меня, которая не подпускает к себе никого и ничего.
— Хочу.
— Ладно, хорошо.
Я чуть не подавилась этим словом.
— Прекрасно.
Подходит Ксавьер, ухмыляясь своими светящимися в темноте зубами.
— Адская вечеринка, а, Шоу?
— Просто жопастическая.
— Спасибо.
— Это не комплимент, чувак, — замечает Лукас.
Ксавьер только хмыкает и поворачивается к нему.
— Пицца-бой! — кричит он, словно они лучшие приятели. — Мне нужна твоя помощь. Нам нужно больше еды, больше утолителей жажды. Я ни за что не пущу этих неудачников в дом моей бабушки. Я доверяю тебе, чувак.
— Что ты хочешь?
— Разве я только что не сказал? В холодильнике еще восемь упаковок. Принеси их сюда для меня. И не наступай на белый ковер. Нани убьет меня. Илай! Нам нужно пополнить запасы!
Илай подбегает и стучит кулаком по плечу Лукаса.
— Привет, старик. Как дела?
— Не очень.
Ксавьер передает Илайе ключи от дома.
— Я должен присматривать за всем здесь, если ты понимаешь, о чем речь. — Он подмигивает, когда Найя проскальзывает под его рукой и сжимает его талию.