— Ты в порядке? Что происходит? — Арианна смотрит на меня в тревоге.
— Я... думаю, я его убила.
— Что? Ты что-то убила? Я тебя не понимаю.
— Кого-то. Фрэнка. Я убила Фрэнка. Я убила своего отца.
Лицо Арианны бледнеет под макияжем.
— Это шутка?
— Разве похоже, что я шучу? — Я почти кричу.
Она опускается на колени рядом со мной, обхватив лопаточку.
— Почему — что случилось — как?
— Я не знаю. В смысле, я выстрелила в него.
— Типа из пистолета?
— Нет, из фотокамеры. — Неровный всхлип прорывается сквозь мою грудь, вырывается из губ.
Арианна тупо смотрит на меня.
— Да! Да. Из пистолета. Пулей. Я прицелилась, нажала на курок, и он...
— Ты направила на него пистолет? Намеренно?
Я закрываю глаза. Она не понимает. Это ошибка. Мне не следовало приходить сюда. Я пытаюсь сесть, но волны головокружения накатывают на меня. Я начинаю терять сознание.
— Эй! — Арианна хватает меня и помогает вернуться на пол. — Не двигайся. Ты выглядишь как призрак. Что, черт возьми, происходит? Мне позвонить в полицию?
— Нет! Не надо. Пожалуйста. Мне нужно... мне больше некуда пойти. Прости меня, я не должна была приходить. Я уйду.
— Ты никуда не пойдешь. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно. Хочешь перебраться на диван? В мою спальню?
Я качаю головой, и потолок наклоняется. Я не дойду так далеко.
— Сидни, тебе нужна помощь. Позволь мне помочь. Поговори со мной.
Прохладный кафель холодит мою спину. Горячие слезы застилают глаза. Я не могу расплакаться. Слезы утопят меня. Я закрываю глаза. Думаю о маме, о презрении на ее лице, о том, как она закрыла глаза и отвернулась от меня. Я вспоминаю Жасмин, как искривился ее рот в удовлетворении, когда она прошипела «эмо, режущая себя психичка». Как тем летом я так сильно хотела рассказать ей свои секреты, и начала с порезов, самого слабого и незначительного из моих демонов, как моя слабость только дала ей больше топлива, чтобы причинить мне боль. Никому нельзя доверять. Люди просто используют твои тайны, чтобы сломать. «Ты уже сломана, — шепчет голос в моей голове. — Что еще ты можешь потерять?»
Сейчас или никогда. Желчь поднимается в моем горле, и я не могу остановить слезы, текущие по моему лицу. Я должна быть храброй. Я выбираю быть храброй. Я делаю глубокий, рваный вдох.
— Давным-давно жила-была маленькая девочка, в маленьком белом домике в центре кукурузного поля. И в ее доме стены орали, и кричали, и стучали, и лупили, и плакали долгими слезами. Маленькая девочка считала это нормальным.
Когда стены становились очень громкими, младшие братья девочки приходили в ее комнату в пижамах, с одеялами и плюшевыми игрушками, и она укладывала их в свою кровать. Потом она засыпала, чувствуя сладкое дыхание малышей на своей щеке и острый локоть в спину, но в ее комнате было безопасно. Ее комната оставалась самым безопасным местом во всем доме, во всей Вселенной.
Какое-то время девочка даже верила, что в ее пальцах есть волшебство. Она могла заключить своих младших братьев в объятия, и они переставали плакать, переставали бояться. Маленькая девочка никогда не боялась — вот что давало ей волшебство.
— Потом девочка начала расти. Ее отец стал отправляться в путешествия на кукурузные поля в поисках денег, а мать погрузилась в тяжелые чары, от которых не могла проснуться. Сколько бы раз девочка ни прикасалась к ней своими волшебными пальцами, мама не вставала.
— А потом... — Мой голос срывается. Соленые слезы текут в рот. Каждое слово на вкус как рвота, обжигает как яд. — В стенах жили тени. В самую темную и тихую ночь тень вышла из стены, скользнула в комнату девочки и не издала ни звука. Стены его не остановили. Магия его не остановила. То, что делала тень, не приносило радости. Девочка не знала, как поступить, поэтому ничего не предпринимала. Она лежала неподвижно, как статуя, ее сердцебиение замедлилось, а дыхание спиралью устремилось к потолку и исчезло. Ее кожа стала бумажной, а кости настолько хрупкими, что прорвались сквозь плоть. Она летела вверх, как бабочка, как бледная пятнистая ласточка, тяжелые черные крылья мерцали обсидианом. Сверху она могла наблюдать за своими братьями и видеть, что они в безопасности. Оттуда смотрела на свою мать, одинокую в своей постели. Она могла выпорхнуть в окно и исследовать ночное небо. Поэтому всякий раз, когда приходила тень, девочка вырывалась из своего тела, сбрасывала кожу и взмывала вверх, улетая в другое место.
Арианна схватила меня своей теплой, сухой рукой. С ее губ срывается тихий стон.
Я не смотрю на нее. Не могу. Я смотрю на потолок, на маленькую трещину в углу, похожую на паутину. Мое дыхание становится тяжелее, резче. Боль обжигает горло, язык. Но я не останавливаюсь. Не прекращаю рассказ.
— Так продолжалось до тех пор, пока ночная тень не сменилась дневной. И хотя девочка дала тени все, что он хотел, этого все равно оказалось недостаточно. Он все еще был голоден. Он хотел большего. Он поймал ее, привязал. Он вырвал ей крылья, чтобы она больше не могла улететь. Теперь девочка знала, что никакой магии, на которую она рассчитывала, на самом деле нет. Она просто лежала и ничего не делала. В конце концов, она оказалась просто трусихой. И все как будто знали об этом, как будто это написано у нее на лбу. Как будто они могли видеть правду о том, кем она была на самом деле. Все обидные прозвища, какими они ее называли, были правдой. — Я выплевываю последние несколько слов, как будто они ядовиты.
— Ох, Сидни.
Я заставляю себя повернуть голову, ожидая осуждения, насмешек, презрения, которые, как знаю, заслужила.
Только она не говорит ничего подобного. Слезы стекают по щекам Арианны. Ее глаза — глубокие колодцы печали.
— Мне очень, очень жаль.
— Я позволила ему сделать это... Я позволяла этому происходить. Четыре года.
— Нет. Ты не можешь так думать. Он несет ответственность. Ты была просто невинным ребенком.
— Все, что обо мне говорят, правда.
— Нет. — Ее голос становится твердым. — Нет. То, что он сделал с тобой, не твоя вина.
— Я просто лежала там, делала вид, что ничего не происходит, но потом попыталась заставить его остановиться. Я не хотела быть такой — такой уродливой и грязной внутри. Я хотела, чтобы это прекратилось. Но он не хотел. Я не могла, не могла заставить его остановиться... До сих пор.
— Мне так жаль.