— Бог справедлив, — просто говорит Арианна. — И Божья справедливость не всегда бывает справедливостью человека. Не забывай об этом. Бог не связан рукотворными законами, судьями и понятиями о наказании.
— Что это вообще значит?
Арианна достает бананы, масло, коричневый сахар, апельсиновый сок и корицу. Она чистит и разрезает четыре банана пополам, затем вдоль, быстрыми, уверенными движениями рук. Она хмурится и закусывает нижнюю губу.
— В лучшем мире тебе не пришлось бы нажимать на курок. Кто-то послушал бы тебя и все остановил. Или твой отец не сделал бы того, что сделал в первую очередь. Мы живем в мире, где девочек насилуют, а насильник — рок-звезда, спортсмен колледжа, поэтому он получает тридцать дней тюрьмы. Это нельзя назвать справедливостью. Но все мы предстанем перед Богом за свои поступки, прежде чем все закончится. И Он воздаст по заслугам, справедливо и честно. И милосердие там, где оно должно быть оказано. Это все, что я знаю.
— Ты так уверенно говоришь.
— Да.
— Ты никогда не сомневаешься?
— В этом? Нет. — Она добавляет бананы, коричневый сахар и корицу в сковороду, постоянно помешивая. Затем наливает апельсиновый сок, и я смотрю, как бананы темнеют на сковороде. — Знаешь, — медленно говорит Арианна. — Рахаб солгала, чтобы спасти жизни шпионов, которых спрятала у себя на чердаке. Тогда израильтяне спасли ее, и она была воспета в Библии.
— Это и есть твой план? Добиться почестей на небесах, получить больше рубинов в свою корону?
Она смеется.
— Я бы хотела.
— Почему ты так говоришь? Ты самый идеальный человек из всех, кого я знаю. За вычетом Лукаса.
— Очень смешно. Ты совсем забыла депрессию, порезы и расстройство пищевого поведения? И все это под веселой христианской личиной? О, и в довершение, я проповедую любовь, но на самом деле трусиха, которая смотрит, как ее подруги издеваются над людьми, и ничего с этим не делает.
— Бывшие подруги, — напоминаю я.
— Бывшие подруги. — Уголки ее рта приподнимаются, но это скорее гримаса, чем улыбка.
Внезапно я хочу помочь Арианне, сделать что-то, чтобы облегчить боль в ее глазах.
— Ты была трусихой. Но теперь это не так. Ты решила действовать.
— Наверное, ты права.
— Я всегда права.
Арианна кладет обе руки на столешницу, слегка опираясь на нее.
— Ты в порядке? Голова не кружится?
— Пройдет. Всегда проходит.
— Разве Бог не должен спасти тебя от этого?
— О чем ты?
— Об этом. Обо всем, что с тобой не так. Разве не в этом весь смысл? Ты даешь Богу свои деньги и веру, и Он благословляет тебя и забирает твои проблемы.
Она качает головой.
— Я верю в Бога, Он любит меня, несмотря на все это. Он никогда не обещал избавить от всех проблем. Только помочь их пережить. До рая.
— Хм, звучит как не самая удачная сделка.
— Неправда. — Она делает глубокий вдох и продолжает двигаться. Выкладывает бананы на маленькие десертные тарелочки. — Мороженое растает. Мы добавим его позже.
Арианна искренне верит. Как бы она ни заблуждалась, она искренна. Я думаю, есть какая-то сила в вере во что-то большее, чем ты сам. Возможно, спасение.
Она накладывает рис в тарелку, затем добавляет курицу и картофельную смесь. Берет вилку и подталкивает ее через остров ко мне.
— Ешь.
— Ты тоже. — Все время, пока я жила у нее дома, Арианна почти ничего не ела, кроме рисовых лепешек, яичных белков, морковных палочек и диетической колы. Только когда я сидела рядом с ней, она съедала несколько маленьких кусочков какого-нибудь сложного, настоящего колумбийского блюда, которое готовила. Ее родители ничего не замечали и не говорили. Их почти не было дома.
От одного только запаха у меня сводит рот. И на вкус это блюдо такое же восхитительное, как и на запах.
— Я никогда не ела ничего вкуснее этого, — сообщаю ей с полным ртом сочной курицы, залитой соусом. — Лучше, чем у Билла, а он делает лучший грибной бургер на планете.
Арианна тоскливо улыбается. Набирает вилкой сочный рис, но не ест. Я не могу представить, как можно отказаться от еды, какую силу воли нужно иметь, чтобы отказать первобытному голоду.
— Ты хочешь умереть? — спрашиваю я ее.
— Что? Нет. Конечно, нет.
— Ты наказываешь себя, потому что считаешь недостаточно хорошей? Моришь себя голодом?
Она смотрит в свою тарелку.
— Я не знаю. Может быть. Глупо, да?
Я знаю кое-что о самонаказаниях.
— Глупо, но понятно.
— Легко думать, как это глупо, в голове. Сказать это вслух. Но не в моем сердце, глубоко внутри меня.
Я накалываю кусочек картофеля и смотрю на него.
— Ты думаешь, что если будешь достаточно наказывать себя, то сможешь расплатиться за свои грехи. Тогда чувство вины перестанет тебя мучить.
— Что-то вроде этого.
Я думаю о лестнице шрамов вдоль и поперек моих ног.
— Это не работает.
— Думаю, я тоже это знаю.
— Тут что-то другое. Что-то еще более тяжелое, чем причинение вреда собственному телу.
Она смотрит на меня, слезы блестят на ее густых ресницах.
— Что?
Я качаю головой.
— Еще не знаю.
Она просто смотрит на свою вилку. В ее лице столько грусти, усталости и потери. Сейчас трудно представить, как я могла считать ее такой идеальной, такой поверхностной и тщеславной. Здесь, сейчас, я вижу все ее сломанные участки, все выдолбленные части себя, которыми Арианна пожертвовала ради других.
Даже сейчас она жертвует частью себя ради меня. От этого становится тепло и легко внутри, как от глотка горячего яблочного сидра, растапливающего меня до самого дна, но в то же время я чувствую себя чертовски виноватой. И мне страшно за Арианну. Как и мне, ей больше нечего отдать. Я подталкиваю к ней свою тарелку.
— Пожалуйста, съешь что-нибудь.
Она режет ломтик жареного банана на крошечные кусочки. Смотрит на меня, видит, что я все еще наблюдаю за ней, затем осторожно подносит вилку ко рту. Я сижу с ней, пока она не доест весь кусок. Мы сидим бок о бок. Я слушаю ее тихое дыхание. И на какое-то время, по крайней мере, этого достаточно.
Глава 32
В моих кошмарах Фрэнк приходит за мной. Его глаза преследуют меня, проникая в мои сны. Красивые, кобальтово-синие, но абсолютно плоские и жесткие. Безжизненные. Как мрамор. Я резко просыпаюсь, втягивая воздух, обливаясь потом. Сердце колотится о грудную клетку. Сжимаю простыни в кулаки. Это всего лишь сон. Я быстро моргаю, пока образы не исчезают за веками.