— Ты все усложнила для нас, своих детей. У меня даже не было детства.
— Бывали и хорошие моменты, — с тоской, надеждой, почти умоляюще говорит ма.
Я качаю головой.
— Я пела тебе. Учила тебя рисовать и раскрашивать. Я помогала тебе вязать шарф в третьем классе, помнишь? Ты всегда бегала за мной, помогала мне убирать за мальчиками. Мы клали под ноги намыленные мочалки и танцевали по кухне, чтобы ее отмыть. Ты помнишь это?
Помню. Тоска по тому, чего у меня никогда не будет, змеится во мне, обвивается вокруг сердца, сжимает его так сильно, что становится больно.
— Это было очень давно.
— Не так давно. Кажется, что только вчера.
— А все те случаи, когда ты вырубалась в своей комнате на несколько дней? Все те времена, когда мне приходилось кормить, купать и одевать мальчиков, мыть посуду, драить полы и чистить унитаз, засиживаться допоздна, слишком измотанной, чтобы закончить домашнее задание? Все те разы, когда мне приходилось проверять тебя, убеждаться, что ты еще дышишь, выхватывать сигарету из твоих пальцев, чтобы весь этот чертов дом не сгорел. Как давно это было?
Она закрывает глаза.
— Мне не нравится думать об этом.
— Нет? Мне тоже. Только ты лишила меня этого выбора.
— Мне жаль, Сидни, но мне тоже пришлось нелегко. Мне так много пришлось пережить.
— А что насчет остального?
Она игнорирует меня.
— Я посещаю здесь занятия, хожу на консультации. У них есть программа по борьбе с алкоголизмом. И другие занятия, как в школе. Я могу записаться на автомеханика. Представляешь? Как я чиню машины, по локоть в черной смазке? У них даже есть сад. Мне нравилось заниматься садоводством.
— Мне плевать на сады.
— С тобой всегда так трудно, ты постоянно злишься. Знаешь, это нелегко для меня. — Она вздыхает. — Они заставляют меня говорить обо всем и помогают увидеть причины, по которым мне пришлось глушить свои проблемы алкоголем. Даже назначили лекарства, которые помогают облегчить мои страдания. В отсутствие Фрэнка мне всегда становилось так одиноко. А вас, детей, было слишком много. Я чувствовала себя подавленной.
Я продолжаю качать головой. Я не хочу это слышать. Она просто выдумывает новые оправдания. Все еще перекладывает вину. Все внутри меня словно разбитое стекло, острое и зазубренное.
— Ты знала.
— Что?
— Ты знала, что на самом деле случилось. Тем летом после восьмого класса. Я рассказала тебе.
Глаза мамы сузились.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Знаешь.
— Я понятия не имею, о чем ты. Пожалуйста, не могли бы мы просто приятно провести время?
— Я рассказала тебе правду.
— Рассказала мне что? — уточняет она, но знает ответ.
— Я пришла к тебе, и ты ничего не сделала.
— Я не хочу об этом говорить. — Она отводит взгляд от моего лица.
— А я хочу. Ты знала, что он делал со мной. Ты знала все это время. — Слова звучат как гравий в моем горле.
Что-то меняется в ее лице, какая-то эмоция, которую я не могу прочесть, мелькает в жестких чертах.
— Ну вот. Ты опять начинаешь врать.
— Тогда мы закончили. — Я быстро встаю, мои ноги дрожат. Один из охранников смотрит на меня.
— Подожди. Сядь назад.
Я просто смотрю на нее.
— Сядь.
— Скажи мне правду или я уйду.
Ма складывает руки на коленях. Кивает сама себе, как будто что-то решая. Потом смотрит мне в глаза. Ее взгляд холоден, линии вокруг рта резкие.
— Пусть будет, по-твоему.
Я сажусь.
— Ты должна понять, — начинает она медленно, ее голос ровный. — Ты была маленькой лгуньей. Ты лгала все время, пытаясь выставить меня в плохом свете при каждом удобном случае, пытаясь встать между мной и Фрэнком. Ты одевалась вызывающе, жаждала внимания со стороны мужчины, любого мужчины. Я распознала твой взгляд, движение бедер. От тебя веяло сексуальностью. Фрэнк просто мужчина, как и любой другой. Он берет то, что ему предлагают.
Внешне я даже не вздрагиваю. Я сделана из камня. Мое сердце высечено из мрамора.
— Я была его дочерью.
— То, что связывало нас с Фрэнком — это изначальное. Вечное. Мы любили друг друга больше, чем кого-либо другого. Я бы сделала для него все. Что угодно. И он всегда возвращался ко мне. Ты понимаешь? Большинство людей этого не понимают. Большинство людей никогда не испытывают настоящей любви. Они не узнают ее, даже если она ударит их по лицу. Конечно, он скитался. Иногда исчезал. Он наслаждался жизнью. Он мужчина. Он имеет на это право. Но он всегда, всегда возвращался домой. Ко мне, в мои объятия. Я принадлежала ему.
— Ты всегда выбирала его. Вместо своих собственных детей.
Она кивает.
— Разве не положено любить мужа больше, чем детей? Он на первом месте.
— Нет, это не так.
— Ну, для меня так. Да. Я никогда не извинялась за это и не собираюсь начинать сейчас.
— Если ты так сильно его любила, почему ты здесь? Почему ты делаешь это для меня?
Волосы ма развеваются вокруг подбородка. Ее голос звучит резко как нож.
— Ты пришла ко мне тем летом, чтобы похвастаться.
Я так потрясена, что мое сердце пропускает удар.
— Что?
— Ты знаешь, каким был Фрэнк. Ему нравилась молодая плоть. Ты хотела уколоть меня, показать, что лучше меня, что победила. Он хотел тебя, а не меня. Мою собственную дочь.
Я качаю головой, ошеломленная ее словами.
Она трет глаза кулаками. Ее рот сжат в плотную, бескровную линию.
— При каждом удобном случае ты швыряла это мне в лицо.
— Мне было четырнадцать.
— Достаточно взрослая. Как та другая девушка. Она охотно соглашалась, пока он не потерял к ней интерес. Тогда она назвала это изнасилованием. Типичная шлюха.
Мое дыхание замирает в груди.
— Ты имеешь в виду девушку на вечеринке братства. Когда ты была беременна мной.
Брови мамы сошлись.
— Ты разговаривала с Биллом.
— Он сказал, что говорил тебе, пытался предостеречь.
Она коротко и резко смеется.
— Да, говорил. Впрочем, Фрэнк уже сам мне все рассказал. Эта девушка не была особенной. Не она первая, и далеко не последняя. Твой папа не любил никого из них. Они просто мусор, блестящие игрушки, с которыми можно поиграть и выбросить.
— Она была просто ребенком.
Мама пожимает плечами, как будто это не имеет значения.