Не хочу, чтобы мальчики видели ее в таком состоянии. Я беру маму за руку и веду ее по узкому коридору обратно в спальню. От нее пахнет потом и алкоголем.
— Ты обижаешь мальчиков?
— Нет! Я имею в виду, это случайность. Мне просто... мне жаль. — Я должна быть лучше. Я должна контролировать гнев, который поглощает меня изнутри. Я не могу позволить ему коснуться их. Это моя работа — заботиться о братьях, защищать их. Никто другой этого не сделает.
— Все, о чем я просила, это немного тишины и покоя. — Ее голос хрипит. Она ложится, и я накидываю одеяло на ее полные ноги. — Ты даже это не можешь сделать нормально?
Я вздрагиваю. Не хочу, чтобы ее слова задевали меня, но они все равно жалят. Они всегда жалят.
— Я стараюсь, ма. Хорошо?
На тумбочке валяются использованные салфетки, бутылочки «Адвила» и «Тайленола» и полупустые стаканы пива. Телевизор включен, как всегда. Я поднимаю стаканы с пивом, удерживая их в руках, чтобы не расплескать. В памяти всплывает мамин смех, давным-давно. Помню, как сидела рядом с ней за кухонным столом и рисовала, пока она занималась рукоделием или вязала мне шарф из шерстяной пряжи, которую позволила мне выбрать самой. Эти воспоминания такие давние, что уже помутнели.
— Как думаешь, твой отец будет дома сегодня вечером? — Она с надеждой смотрит на меня, как будто мой ответ может исполнить ее желание.
— Не знаю. — Я направляюсь к двери, переступая через несколько куч грязной одежды. Ненавижу запах этой комнаты, пропитанный потом, алкоголем и чем-то еще, чем-то затхлым и немытым. — Ты знаешь Фрэнка. Он то приходит, то уходит.
— Его нет уже несколько недель. Я пишу ему, а он никогда не отвечает. И не смей называть его Фрэнком. Уж тебе ли не знать. Ты и твой умный рот.
Я стою в дверях и смотрю на небольшой холмик ее живота.
— Тебе нельзя пить, ма. Ты беременна.
Взгляд мамы останавливается на телевизоре.
— Как только твой отец вернется домой, я перестану. Пара рюмок — это нормально. Все так делают. Фрэнк знает, как мне одиноко, когда его нет.
— Как скажешь. Слушай, я сегодня потратила все свои чаевые на продукты. Счет за электричество и воду должен быть оплачен в конце недели, — произношу слова медленно, с терпением, которого не чувствую. Я хочу вывести ее из ступора.
— Твой отец привезет деньги, когда вернется.
— Кто знает, когда это будет? Он всегда уезжает из города и оставляет нас ни с чем. — Он исчезает, мама ложится в свою постель, и все остальное остается на мне: счета, мальчики, готовка и уборка. Но даже если так, Фрэнк уехавший всегда лучше, чем Фрэнк здесь, с его нравом, его дыханием как от пепельницы и косым взглядом.
Она хмурится.
— Посмотри на себя, ты всегда говоришь о нем плохо. Ты пытаешься расстроить меня еще больше?
— Нет. Я пытаюсь сказать тебе, что мы на мели.
— Тогда мы позвоним тете Элли. Элли богата. Ну, достаточно богатая. — Она кашляет и вытирает рот о ночную рубашку. — В ее доме больше ванных комнат, чем у нас спален. Она могла бы дать нам немного, могла бы, но она никогда этого не делает... самодовольная старая карга. Она всегда считала себя лучше нас.
Тетя Эллен живет где-то в Огайо. Я не видела и не разговаривала с ней много лет. Она практически отреклась от моей матери, когда та вышла замуж за Фрэнка, как и остальные члены ее семьи. Была одна или две напряженные встречи. Я помню, как бегала по коричневой травяной лужайке с парой значительно старших кузенов. Помню, как ободрала колено.
Мама делает глоток из фляжки, которую спрятала где-то в кровати рядом с собой.
— Ты навредишь ребенку. — На этот раз я говорю тверже.
Ма просто игнорирует меня.
— У нас все будет хорошо. Фрэнк вернется домой. Он всегда так делает.
Я вздыхаю. Пытаться вразумить ее бессмысленно.
— Ты голодна? Хочешь поужинать?
Она щиплет себя за руку.
— Прекрати пытаться сделать меня толстой. Это бесит Фрэнка.
— Как хочешь. Спокойной ночи, ма, — говорю я, хотя сейчас только семь часов вечера.
Вернувшись на кухню, я ставлю пивные бокалы на стойку, так как в раковине нет места. Мальчиков нет, наверное, прячутся в своей комнате. На кухонном столе лежит буханка «Чудо-хлеба», банка арахисового масла и две пустые банки из-под нарезанного ананаса. Они сделали свои собственные сэндвичи, любимое блюдо, которое я впервые приготовила для них много лет назад.
В нашей семье знают, когда нужно оставить кого-то в покое. Сегодня никто из них меня не побеспокоит. Я беру початую банку арахисового масла и направляюсь в свою комнату.
Моя спальня находится на другой стороне гостиной, отдельно от всех остальных спален. Фрэнк настоял, чтобы у меня появилась эта комната, когда мне исполнилось тринадцать, сказав, что девочкам нужно уединение. Да, верно. Мне нужно личное пространство Фрэнка как выстрел в голову.
Я закрываю дверь в свою спальню и падаю на кровать. В ящике тумбочки я держу свои блокноты для рисования фирмы «Стратмор», угольные палочки, цветные карандаши «Призмаколор», мягкие ластики, пастель и палочки для смешивания. Мои карандаши — высокого качества, редкий подарок Фрэнка на мой выпускной в восьмом классе. Их пигмент такой же гладкий и насыщенный, как масляная краска.
Моя арт-стена находится рядом с моим шкафом. Большинство рисунков — это бабочки в дешевых пластиковых рамках, несколько рисунков моих братьев или пейзажи мест, где я никогда не была. Когда у меня закончились рамки, я наклеила свои рисунки прямо на стену. Мне нравится смотреть на бабочек, на их насыщенные, пестрые цвета, на гладкую форму их крыльев, поднятых в полете.
Мой желудок урчит. Я открываю банку с арахисовым маслом и выковыриваю большой кусок. Оно прилипает к пальцу, как гигантский слизень. Я слизываю его и делаю это снова. И снова. Я ем до тех пор, пока не наедаюсь до отвала, до вздутия живота и легкой тошноты. Но яма внутри меня никогда не заполняется. Когда банка наполовину пуста, я завинчиваю крышку и ставлю ее на тумбочку.
Боль скапливается за моими глазами. Мне нужно облегчение. Я отчаянно нуждаюсь в нем. Я роюсь под матрасом, нахожу упаковку бритв и пачку салфеток и прислоняюсь спиной к стене. Лезвие сверкает в сумерках, проникающих сквозь шторы. Я стягиваю с себя джинсы. Головокружительный парад ран украшает нежно-белое пространство верхней части моих бедер. Свежие красные порезы пересекают белые линии рубцовой ткани.
Я никогда не резала себе вены. Это выход для трусов. Если я когда-нибудь решусь, то сделаю это не так. Я воспользуюсь пистолетом Фрэнка, большим «Глоком» 22 калибра, который он прячет под матрасом, в те редкие ночи, что делит с мамой. Мы с отцом похожи; храним наши самые ценные вещи под собой, когда спим.