Амлис оглядел Иссерли с головы до пят, словно только сейчас заметив ее жуткое уродство. Он стоял перед ней во всей своей красе, поблескивая во влажном воздухе черной шерстью, и какое-то время смотрел на Иссерли, потом перевел взгляд на водселей, потом на буквы в грязи.
— Простите, — наконец, сказал он и повернул голову к лифту.
Несколько часов спустя Иссерли вела машину по проезжей дороге, стекло в ее окне было опущено, она полной грудью дышала небом и размышляла о том, как прошла ее встреча с Амлисом Вессом.
Она справилась, думала Иссерли. Стыдиться ей нечего. Амлис преступил рамки дозволенного. И извинился.
Чем характерны водсели — люди, которым решительно ничего о них не известно, как правило, впадают, толкуя их действия, в страшные ошибки. Склонность к антропоморфизму неистребима. Водсель может совершать что-то подобное человеческим поступкам; может издавать звуки, подобные тем, какие издает горюющий человек; может жестикулировать, подобно молящему о чем-то человеку, — и все это подталкивает невежественного наблюдателя к поспешным выводам.
Но ведь, в конечном-то счете, водсели не способны ни на что, по-настоящему определяющее человеческое существо. Они не умеют сьювилить, не умеют месништилить, у них отсутствует само понятие слана. Пребывающие в скотском состоянии, они так и не научились пользоваться хуншуром, а сообщества их столь рудиментарны, что хиссиссинов в них попросту не существует; и точно так же, эти твари не усматривают никакой необходимости в чайле или хотя бы чайлсинне.
И, заглянув в их маленькие, остекленелые глазки, ты понимаешь — почему.
То есть, если взгляд твой ничем не замутнен.
По этой-то причине Амлису Вессу лучше и не знать, что у водселей имеется свой язык.
Ей следует быть осторожной, никогда не говорить на их языке в присутствии Амлиса. Это лишь спровоцирует его на какую-нибудь новую глупость. И ни малейшей пользы не принесет. В случаях, подобных этому, скудные знания опаснее полного их отсутствия.
Хорошо, что водсели прибывают в амбар, ничего не чувствуя и не понимая. А ко времени, когда они приходят в себя, уже принимаются меры к тому, чтобы никакого шума они больше не производили. Что и искореняет любые проблемы еще до их зарождения.
Если Амлиса удастся оберегать от неприятностей вплоть до ухода грузового судна, ему совершенно ни к чему будет знать что-то… что-то еще.
А потом, когда он очутится на борту летящего домой корабля, пусть себе потворствует своей переразвитой совести и сентиментальности, сколько душе его будет угодно. Если ему захочется повыбрасывать останки водселей за борт, даровать этим тварям посмертную свободу, — на здоровье, это будет не ее проблема, а чья-то еще.
Ее проблема куда более капитальна и к самопотворству никакого отношения не имеет: тяжелая, трудная работа, которую никто, кроме нее, выполнить не может.
Проезжая мимо стоящей неподалеку от Алнесса фермы Далмор, Иссерли увидела впереди стопщика. Он возвышался, точно маяк, на вершине холма. Она подняла окно, включила обогреватель. Работа началась.
Даже с расстояния в сотню, если не больше, метров, она могла сказать, что этот экземпляр сложен, как образчик тяжелой фермерской машинерии, способный заставить поднатужиться какой угодно комплект колес. Желтый, отражавший свет рабочий комбинезон, который обтягивал его могучее тело, делал стопщика еще более приметным. Он вполне мог сойти за экспериментальный дорожный указатель.
Подъехав поближе, Иссерли увидела: желтый комбинезон до того стар и изгваздан, что стал почти черным, приобрел окраску гнилой банановой кожуры. Такую грязную, дышащую на ладан одежку работник какой бы то ни было компании носить, разумеется, не мог; наверняка этот тип сам себе хозяин; возможно, что он вообще нигде не работает.
Тем лучше. Безработные водсели это всегда дело верное. Хотя на ее взгляд они были ничем не хуже тех, у кого работа имелась, Иссерли давно уже обнаружила, что безработные очень часто оказываются изгоями общества, одинокими и уязвимыми. Единожды изгнанные им, они, судя по всему, проводят остатки своих жизней, затаившись на периферии общего стада, напрягая силы в попытках углядеть занимающих высокое положение самцов и половозрелых самок, с которыми им и хотелось бы свести близкое знакомство, однако попыток таких они никогда не предпринимают, опасаясь наказания — скорого и сурового. В определенном смысле, каждая община водселей сама выбирала тех своих членов, которых затем с большим удовольствием отбраковывала.
Иссерли поравнялась со стопщиком и проехала мимо него на обычной ее неспешной скорости. Стопщик смотрел на нее, проезжавшую, пренебрегшую им, безразлично прищурясь; он хорошо знал, что его цвета, цвета гнилого банана, будут отвергаться большинством водителей, как пара для серовато-коричневой обшивки их сидений совершенно не подходящая. Однако думал, похоже, что в одном направлении с Иссерли движется многое множество машин, ну так и хрен с ней.
Иссерли ехала дальше, пытаясь оценить его непредвзято. Нечего и сомневаться, мяса на нем много, может быть, даже слишком. Возможно, и жира тоже, а жир вещь неприятная: это не просто никчемный наполнитель, от которого приходится избавляться, он еще и проникает в самые недра тела — так, во всяком случае, сказал ей однажды главный раздельщик фермы, Унсер. Жир, точно земляной червь, проедает мясо, повреждая его.
Впрочем, этот стопщик мог состоять и из одних мышц. Иссерли сдала к обочине, дождалась удачного момента и развернула машину.
И еще одно: он был совершенно лыс, без единого волоса на голове, — но это, полагала Иссерли, не так уж и важно, потому что, в конечном счете, он все равно волос лишится. Да, но от чего водсели лысеют прежде времени? Хочется верить, что не от какого-либо изъяна, понижающего качество мяса, не от какой-то болезни. Бестелесный телевизионный голос сообщил ей однажды, что все жертвы рака лысеют. Стопщик в желтом комбинезоне — вон он, уже показался! — не произвел на нее впечатления ракового больного; судя по его наружности, он мог голыми руками сравнять с землей любую больницу. И как насчет водселя, которого она подвозила недавно, — того, с раком легких? Насколько она помнит, волос у него было предостаточно.
Иссерли еще раз проехала мимо лысого, убедилась, что мускулатура его удовлетворит кого угодно. И при первой же возможности развернулась опять.
Забавно, вообще-то, что совершенно лысого стопщика она никогда еще не подвозила. А статистически говоря, должна была. Возможно, именно его поблескивавшая голова в сочетании со стальным телом и странной одеждой и порождала безотчетные опасения, которые она испытывала, подъезжая к нему.
— Вас подвезти? — неизвестно зачем спросила она, когда стопщик громоздко приблизился к открытой ею дверце.
— Спасибо, — ответил он, не без труда влезая в машину. Когда он согнулся вдвое, комбинезон его смешно взвизгнул. Иссерли ослабила, чтобы дать ему больше места, фиксатор сиденья.
Похоже, ее доброта смутила стопщика, — усевшись и начав возиться с ремнем безопасности, он смотрел лишь прямо перед собой, в ветровое стекло. Ремень, прежде чем он смог обхватить тело стопщика, пришлось удлинить чуть ли не на ярд.
— Правильно, — сказал он, когда щелкнул замочек.
Иссерли отъехала от обочины; лицо стопщика понемногу наливалось краской, приобретая сходство с красноватой, насаженной на верхушку разбухшей, грязно-желтой скирды дыней.
Прошла целая минута, прежде чем он, наконец-то, медленно повернулся к ней. Оглядел ее сверху донизу. И отвернулся к окну.
Удачный нынче денек, подумал он.
— Удачный нынче денек, — сказал он.
— Надеюсь, что так, — отозвалась Иссерли — тепло и добродушно, хотя по спине ее пробежал ничем не объяснимый холодок. — Куда направляетесь?
Вопрос повис в воздухе, остывая, как недоеденная пища, и наконец застыл совсем. Стопщик по-прежнему смотрел вперед.
Иссерли прикинула, не повторить ли вопрос, однако мысль об этом внушила ей непонятную робость, и она промолчала. Вообще-то говоря, робость овладела всем ее существом. Сама того не замечая, она сгорбилась над рулем и выставила локти вперед, прикрыв ими груди.