— Вы когда-нибудь спускались на Плантации, Амлис? — с вызовом спросила она.
— Да, разумеется, — ответил он, выговаривая эти слова с преувеличенной точностью дикции. — Каждому следует увидеть, что там творится.
— Но спускались не на срок, позволяющий ощутить некоторое неудобство, верно?
Эта насмешка разозлила Амлиса, у него даже уши встали торчком.
— А чего бы вы от меня хотели? — спросил он. — Чтобы я добровольно отправился на каторжные работы? Чтобы тамошние бандиты проломили мне голову? Да, я богат, Иссерли. Но неужели я должен пойти на смерть, чтобы искупить эту вину?
Отвечать ему Иссерли не стала. Пальцы ее нащупали сухую корочку под глазами — хрупкий осадок высохших слез, пролитых ею во сне. Она стерла его.
— Вы перебрались сюда, — продолжал Амлис, — чтобы оказаться подальше от каторжной жизни, разве не так? Мне испытать ее не довелось, за что я, поверьте, очень благодарен судьбе. Никто не идет навстречу страданиям, которых можно избежать. И конечно, как человеческие существа, мы с вами хотим одного и того же.
— Вам никогда не узнать, чего я хочу, — прошипела она со страстностью, и саму ее удивившей.
Разговор их на время прервался. Порывы задувавшего в амбар ветерка похолодели; небо потемнело еще сильнее; луна взошла окончательно — круглое озерцо плывущего во мраке свечения. Потом ветер занес в амбар древесный листок; он впорхнул в трюм корабля, и Амлис мгновенно поймал его. И долго вертел в руках так и этак, а Иссерли старалась отвернуться от него и не могла.
— Расскажите мне о ваших родителях, — в конце концов, попросил Амлис, словно предлагая Иссерли выполнить ее часть самой добропорядочной и простой из всех, какие только можно вообразить, сделки.
— У меня нет родителей, — холодно ответила она.
— Ну, расскажите, какими они были, — поправился он.
— Я не рассказываю о моих родителях, — заявила Иссерли. — Никогда. Мне просто нечего о них рассказать.
Амлис, взглянув ей в глаза, мигом понял, что коснулся сферы, в которую даже ему, хоть он и Амлис Весс, просунуть нос не удастся.
— Знаете, — почти мечтательным тоном произнес он, — я иногда думаю, что единственные темы, заслуживающие серьезного разговора, это как раз те, обсуждать которые люди наотрез отказываются.
— Да, — мгновенно ответила Иссерли. — Например, почему одни рождаются на свет для лентяйства и философических рассуждений, а других загоняют в яму и говорят им: займись, мать твою, делом.
Глаза продолжавшего жевать икпатуа Амлиса сузились от гнева и жалости к ней.
— За все приходится платить свою цену, Иссерли, — сказал он. — Даже за то, что ты рождаешься богатым.
— Ну еще бы, — усмехнулась она, изнывая от желания погладить белый плюш его груди, провести ладонью по его шелковистому боку. — Я отлично вижу, какой ущерб нанесло такое рождение вам.
— Не всякий ущерб очевиден, — негромко произнес Амлис.
— Нет, — горько ответила Иссерли, — но только очевидный ущерб заставляет людей оборачиваться, чтобы проводить тебя взглядом, вы не находите?
Амлис вдруг встал, испугав ее, подступил к ее плечу и склонился к ней, до ужаса близко.
— Послушайте меня, Иссерли, — попросил он (черный мех на его лице встал дыбом, теплое дыхание щекотало ей шею). — Вы думаете, я не вижу, что у вас отрезана половина лица? Не замечаю, что к вашему телу приделали два странных горба, что груди ваши удалили, хвост ампутировали, мех сбрили? Думаете, я не могу представить себе, что вы должны из-за этого чувствовать?
— Сомневаюсь, — прохрипела она, обнаружив внезапно, что у нее защипало в глазах.
— Разумеется, я вижу, что с вами сделали, но по-настоящему меня интересует ваше внутреннее я, — продолжал настаивать на своем Амлис.
— Ох, пожалуйста, избавьте меня от этой чуши, — простонала Иссерли и отвернула лицо в сторону, потому что слезы потекли из ее глаз, скатываясь по щеке и исчезая в уродливом устьице изувеченного уха.
— По-вашему, никто не способен разглядеть под всем этим человека? — воскликнул он.
— Если бы люди вроде вас разглядели во мне долбаного человека, они не отправили бы меня на Плантации, разве не так? — закричала она.
— Я не отправлял вас на Плантации, Иссерли.
— О нет, — разъярилась она, — никто никакой личной ответственности ни за что не несет, верно?
Она резко повернулась всем телом, забыв приготовиться к боли, и та пронзила ей спину, точно вертел, пробивший ее от грудной клетки до копчика. Иссерли закричала, и Амлис придвинулся к ней вплотную.
— Позвольте, я вам помогу, — сказал он, обвивая рукой плечи Иссерли и просовывая хвост под ее поясницу.
— Оставьте меня в покое! — плача, попросила она.
— Хорошо, но сначала я вас усажу, — ответил Амлис.
Он помог Иссерли подняться на колени, бархатистый крепкий лоб его скользнул по ее шее, а сам он сразу же отступил на шаг, чтобы дать ей возможность правильно распределить свой вес.
Иссерли сгибала и разгибала конечности, ощущая судорожное подрагивание в самой глубине своего тела — остатки трепета, рожденного прикосновениями Амлиса. Лопатки ее, когда она повращала ими, опасно захрустели, однако Иссерли уже не могла позволить себе волноваться по поводу того, какое впечатление производит. Оглянувшись на Амлиса, она увидела его возвращающимся из недолгого визита в глубины трюма.
— Вот, держите, — сказал он, подойдя к ней на трех конечностях и протянув Иссерли зажатый в четвертой комочек чего-то похожего на траву. Вид у него был самый серьезный, и непонятно почему Иссерли это показалось смешным.
— Я против наркотиков, — протестующе заявила она и сразу за этим прыснула, и боль лишила ее желания, и без того уж не сильного, сопротивляться, и она приняла от Амлиса мшистый побег икпатуа.
— Ее надо просто жевать, так?
— Так, — подтвердил Амлис. — Пожуете немного, а там и думать о ней забудете.
Через полчаса Иссерли стало намного легче. По телу ее распространялось ощущение отсутствия боли и даже здоровья. Она делала — на глазах у Амлиса Весса, нисколько его присутствием не обинуясь, — разминку. Амлис продолжал многословно распространяться о вреде мяса и все, что он говорил, казалось ей трогательным и занятным. В сущности, и сам он был чрезвычайно занятным молодым человеком, если не принимать слишком близко к сердцу ханжескую бредятину, которую он нес. Иссерли наслаждалась низким гудением его голоса, медленно вращая руками, стараясь сосредоточиться исключительно на своем теле, жуя и жуя горьковатую траву.
— Знаете, — говорил Амлис, — с тех пор как люди начали есть мясо, стали поступать сообщения о загадочных новых болезнях. Было даже отмечено несколько необъяснимых смертей.
Иссерли ухмыльнулась, мрачные назидания Амлиса казались ей до смешного напыщенными.
— Даже в Элите складывается мнение, что мясо может нести с собою опасность, — упорствовал он.
— Ну, — беззаботно ответила она. — Я могу сказать только одно, у нас здесь все делается в соответствии с самыми высокими стандартами.
Она снова фыркнула, и Амлис, к ее удивлению, тоже.
— А кстати, сколько стоит там, дома, филе воддиссина? — поинтересовалась она, поднимая руки к ночному небу.
— Около девяти-десяти тысяч лиссов.
Иссерли перестала вращать руками и уставилась на него неверящим взглядом. Рядовой человек приобретал на десять тысяч месячный запас воды и кислорода.
— Вы шутите? — изумленно спросила она и совсем опустила руки.
— Если мясо стоит меньше девяти тысяч, это верный признак того, что в него что-то подмешано.
— Но… кто же может позволить себе такое?
— Почти никто. Что, разумеется, и делает его фантастически желанным.