Подойдя к окну, вдыхаю аромат ночной свежести, теряясь взглядом среди теней плохо освещаемой улицы с разбитой дорогой, среди выемок которой нашли прибежище капли вечернего дождя. Кустарники, расположенные вдоль аллеи, безмолвно покачивались на верхушках, поддаваясь слабым порывам ветра, умиротворённо шуршащего меж пожелтевших листьев. Поднимая выше глаза, как на ладони обозреваешь панораму города, потухшего сотнями лампочек в квартирах под покровом ночи. Отдалённо на фоне звучала канонада мощных залпов и разрывов. По всей видимости, на границе снова идёт бой.
Ночью всегда думается легче. Мысли, сформировавшись в грузное облако над головой, напоминали в очередной раз о беспечном поступке, невосполнимой ценой которого являлась человеческая жизнь. В наказание я вынужден предаваться бессоннице, скитаясь между призрачными образами минувших лет.
Никто в здравом уме не станет в три часа ночи стоять напротив ростового комнатного зеркала и вспоминать собственное имя, а осознавая его ‒ наряду с ошибками прошлого, которые можно было в корне предотвратить ‒ перечислять названия улиц, что находились через дорогу друг от друга в форме убывающей последовательности.
Дурацкий психологический метод.
Мне было двадцать, когда я впервые оказался на фронте и ощутил на себе ужасы войны. Каждый раз, выходя на передовую, жизнь представлялась сплетением бездумного животного страха, наряду с клокочущим желанием смерти. Ощущение ужаса пробирало до такой степени, что нам только и оставалось неумолимо кричать во всеуслышание о проклятой несправедливости на оглушающем фоне раскатистого боя, уничтожая препятствия в надежде завершить глупую, никем не обоснованную войну. И этот порыв чувств длился до первого разорвавшегося снаряда неподалёку от моего окопа.
После такого перестаёшь верить в разумное сосуществование людей и их благие намерения и начинаешь верить только в войну.
Мне страшно жаль, что я никак не мог помочь товарищам, которые оставляли короткие жизни на моих руках в поисках земли обетованной. В такие моменты снаряды рвались прямиком в наших сердцах.
***
За окном, во всём своём великолепии ‒ между опустошённых улиц, полуразбитых домов и старых рекламных вывесок магазинов ‒ солнечными лучами по крышам домов растекалась промозглая осень. Зарываясь холодными руками глубже в карманы, я пытаюсь окружить себя согревающим уютом и понимаю, что тонкой демисезонной куртке не под силу такая задача. Развернувшись в пол оборота на пятках, ведомый призрачным мановением, направляюсь в сторону давно забытой дороги. Широкие и размашистые шаги стремительно сокращают преодолеваемое расстояние.
Будто с моим возвращением что-то изменится.
В скором времени над головой образовалась выцветшая вывеска бара на окраине города, заманчиво приглашающая пройти внутрь и спрятаться от холода, норовящего пройтись ледяными языками вдоль тела, хранившего тепло.
Пойдя на поводу не только рекламы, но и собственных потребностей, я направился внутрь заведения.
Привычный глазу интерьер был выполнен в типичном стиле дешёвой забегаловки, со всеми прилагаемыми в придачу трещинами, потёртостями и осечками на деревянной мебели. Мрачные стены с облупившейся старой краской вразнобой украшали незамысловатые плакаты с изображением пышнотелых девушек в жанре пин-ап ‒ эталон красоты прошлого века. В воздухе, кроме пыли, плавно скользящей в тонких лучиках пробиваемого сквозь щели солнечного света, разрезающего кромешную темноту, витал аромат подгоревшего мяса на сковороде, вперемешку с заманчивым запахом согревающего глинтвейна и нотками цитрусовых. Людей практически не было, от чего создавалось мнимое ощущение спокойствия и первозданной тишины. Однако стоило понимать, что вся эта эйфория продлится недолго и как только стрелка часов устало перевалит за пять, изнеможённые работой людишки постепенно начнут собираться за столиками, дабы обсудить, насколько высоко за сегодня поднялся курс доллара и обогнал ли тот вчерашнюю рекордную шкалу.
Водрузив своё тело на высокий табурет за барной стройкой, я принялся выжидать кельнера, подсчитывая бесконечное число засечек на деревянном покрытии под видом столешницы.
Спустя пару кантри-песен появился бармен - темноволосый, по виду двадцатишестилетний, парнишка. Пленённый флегматизмом, он прошёлся взглядом по заведению и раскручивая указательным пальцем связку ключей, принялся собирать чаевые с салфеток. Коротко стриженая затылочная и височные части открывали уши, демонстрируя серьги, по краю облепившие раковину. Серебро отбрасывало блики в ответ падающему свету. Медленно поведя в прищуре вытянутыми полуазиатскими глазами, бармен, перегнувшись через стойку, заглянул за угол и осмотрел рабочее место на наличие новых клиентов.