После тысячелетнего мрака в её тюрьму впервые проник серебристый луч света. Он пробился сквозь V-образную трещину, которая от удара образовалась в стенке горшка. И Праматерь проскользнула сквозь эту узкую трещину, оставив на её острых краях старую кожу. Наконец-то! Она потеряла счёт годам, проведённым в старой коже, которая давным-давно стала ей мала. Теперь она сбросила её и оставила в глиняной тюрьме. Впервые за долгие-долгие годы — слишком долгие, чтобы можно было их сосчитать! — блестящие прохладные капли дождя оросили её новую иссиня-чёрную кожу. Она задержалась на берегу только на одно мгновение — чтобы кинуть последний взгляд на сброшенную кожу и на разбитый глиняный горшок, — и стремительно скользнула в солёную воду ручья Плакучего.
Она не заметила маленького серого котёнка, который перепутанным серым клубочком катился прочь от упавшего дерева. Пак выскочил из своей норы за секунду до катастрофы. На его глазах сосна, которая стала ему приютом, вдруг рухнула набок со страшным треском: К-Р-Р-Р-Р-Р-РАААААХ-Х-Х-Х-Х!!!
Пак не видел ни горшка, ни огромной змеи. Он не видел, что дождь стал понемногу стихать. Он не видел, как, ударившись о землю, задрожали ветви старой сосны. Он видел только, как мелькают его собственные лапки, уносившие его дальше — ещё дальше, ещё! — от рухнувшей сосны.
Капли дождя, падавшие на его серую шкурку, были очень холодными, такими же как вода солёного ручья. Пак моментально вымок и замёрз и потому бежал всё быстрее и быстрее, бежал изо всех сил, как можно дальше от старого, мёртвого дерева, от страшного треска и грохота.
Наконец он остановился и понял, что бежит не в ту сторону, что удаляется от места, откуда слышался вой Рейнджера. Ничего не поделаешь, придётся возвращаться к упавшему дереву. От пережитого ужаса он дрожал от кончиков усов до кончика хвоста. Где-то далеко над лесом снова вспыхнул ослепительный зигзаг. И хотя на Паке не было сухой шерстинки, его мокрая шубка стала дыбом. Воздух был по-прежнему заряжен электричеством, от которого у него гудело в ушах.
Пак повернул назад и пошёл обратно к старой сосне, к берегу ручья, туда, откуда он услышал вой Рейнджера. Он видел клочки серого неба между ветвями величественных деревьев. Перед ним снова был ручей, который уже вышел из берегов, и вода в нём поднималась всё выше. Нет, никогда ему не перебраться через этот ручей. Никогда.
Вдруг горькое чувство тоски охватило его. Тоска по сестричке, серебристой близняшке Сабине. Тоска по Рейнджеру, доброму псу с длинными шелковистыми ушами и тёплым животом, с его заунывной колыбельной. Как ему не хватало этой собачьей колыбельной! И тоска по маме, любимой трёхцветной маме-кошке, которая ласково вылизывала ему лобик шершавым розовым языком.
Да, теперь он точно знал, где находятся Рейнджер и Сабина. Но от этого было мало проку. Они были далеко, словно на другой планете, — на том берегу глубокого и быстрого ручья. Понурив голову, Пак возвращался к нему. Вода в ручье вскипала и пенилась. Как он увеличился, этот ручей! Как быстро бежал, гордясь тем, что теперь в нём стало в три раза больше воды! Вода была повсюду, даже воздух был пропитан ею. Паку казалось, что он вот-вот захлебнётся от этого мокрого воздуха.
Он был так полон тоской, что едва не прошёл мимо своего дерева.
Его дерево. Красивое и высокое. Дерево, которое четверть века назад расколола молния и которое наконец обрушилось на землю. Оно упало четверть века спустя после того удара молнии. Четверть века спустя после того, как в портовом районе Хьюстона пьяный отец ударил своего сына по лицу. Четверть века дерево медленно умирало. Здесь, на берегу ручья, посреди хвойных лесов, оно четверть века цеплялось корнями за влажную красную глину.
И вот теперь эта глина, размокшая от дождя, глина, которая держала его так долго, стала слишком мягкой. Дерево цеплялось за глину из последних сил. Оно раскачивалось из стороны в сторону, пока наконец не упало, выбрав правильное направление: оно упало поперёк ручья, того самого ручья, на берегу которого оно простояло всю свою долгую жизнь.
Пак взглянул на упавшее дерево.
Перед ним был мост. Мост через ручей.
Свершилось! Праматерь наконец обрела свободу. Она сразу же скользнула в солёный ручей, но оставалась там недолго. Тысячу лет она слышала только свои мысли, только свой голос, только биение своего сердца. Теперь она хотела услышать голос старого друга.
Она проползла по дну ручья и очутилась на противоположном берегу. Она радовалась холодному дождю, который падал на её блестящую кожу, радовалась тому, что наконец может вытянуться во всю длину.