*строки из песни А. Когана — «А знаешь ты не при чём»
Эпилог
Соловьёва Римма, растирая руки в перчатках, скользила по тонкому льду, стараясь не выронить зажатую подмышкой сумку. Зима, неуверенно вступающая в свои вроде бы законные права, поражала жителей города своими слишком нетипичными сюрпризами — то оттепелью, то дождём, то хлопьями крупного снега. Иногда, выходя из дома на работу, девушка не понимала какое же сейчас время года. Календарь же утверждал, что «декабрь — это зима». Приходилось соглашаться.
Тем не менее, в тот день погода была всё-таки больше зимняя — лужи промёрзли до дна, изо рта вырывались облачка пара, а снежная крупа практически скрыла заледеневшие куски грязи под собой. Уместный шарф, шапка и тёплые сапоги приятно согревали, но вот перчатки подводили. Видимо, виной всему был влажный воздух, а, может, то, что в составе материала не было и процента шерсти.
Мобильник оттягивал карман в недрах шерстяного пальто, иногда ударяясь о бок хозяйки при ходьбе. Римма ждала, что он нетерпеливо начнет вибрировать из-за звонка, но техника не торопилась совсем никуда, в то время как девушка начинала волноваться — последний раз она разговаривала по нему минут сорок назад, а, значит, она сильно опаздывала.
Рита позвонила сразу после окончания рабочей смены сестры, и её голос не казался глухим и тусклым. Совсем наоборот — школьница была чем-то довольна, что сразу показалось куда более взрослой родственнице странным, учитывая общее поведение сестры последние месяца полтора.
После общего праздника школьников в стенах квартиры Риммы, Рита практически пропала из виду — она не звонила, не присылала сообщений. Впрочем, старшая из сестёр Соловьёвых оказалась по уши занята на работе и узнавала о событиях в семье только через редкие разговоры с матерью по домашнему телефону.
Сначала Соловьёва-младшая вечерами закрывалась в комнате и, судя по еле слышным звукам изнутри, ложилась едва ли не в третьем часу ночи ежедневно. Это сказалось на учебе, начавшейся после коротких осенних каникул, и вскоре Рита вовсе перестала ходить в школу, время от времени передавая письменную домашнюю работу через подругу Марину. Но и это продолжалось недолго.
Перестав разговаривать даже с родителями, девушка безвылазно сидела в комнате, лишь изредка выходя на прогулку, чем пугала мать. Отец же, ссылаясь на возраст, просто наблюдал и не предпринимал никаких бурных действий. И вот, наконец, она решила пообщаться, попросив свою единственную сестру прийти в старый парк, недалеко от их старого дома, к любимой скамейке, где они любили играть детьми.
Римма прекрасно помнила и скамейку, и парк, но чёртов автобус слишком долго не подходил, и она боялась, что Рита потеряла терпение, как это может случаться в её возрасте, и снова уйти домой, закрывшись от всех.
Мама говорила своей старшей дочери, что младшая сильно изменилась, но Римма верила в это с трудом, особенно когда ей чуть ли не шепотом сказали, что Ритке, этой хохотушке и баловнице должно быть скорее не семнадцать, а минимум сорок лет — внезапно накатившая серьезность и замкнутость не скрывались. До своего добровольного заключения она всё так же продолжала вести домашние дела, но как-то привычно-отрешённо. А её взгляды, задумчивость, эта новая манера говорить…
Римма бы с удовольствием вызвала бы родительнице коллегу-врача, если бы не рассказ Риты в ночь её появления после нескольких дней полного отсутствия. Длинные волосы, ожоги на теле… А странное поведение на празднике⁈ С ней действительно приключилось что-то из ряда вон выходящее, что она предпочла скрыть даже от сестры. Однако, даже держа язык за зубами, она невольно выдала свою тайну — она была без ума от неизвестного Римме мужчины, настолько, что её реакцию было невозможно объяснить несколькими словами.
«Она ведь правда его любит, бедняжка», — мысленно посочувствовала сестре девушка, заходя в ворота парка и выходя по заснеженной дорожке к заветной скамье.
Фигурку сестрицы она заметила издалека из-за яркой ткани куртки. Несмотря на то, что с их последнего свидания прошло немного времени, Римма видела, что родственница умудрилась немного поправиться даже с её образом жизни. Школьница внимательно следила за движением Риммы, а когда их разделяло метров тридцать, положила пакет, который держала в руках, на лавочку и, развернувшись, двинулась прочь. Римма прибавила шагу, но чуть было не поскользнулась, вовремя найдя опору в скамье. Вновь взглянув туда, где должна была быть Рита, девушка увидела, что та теперь просто стоит в нескольких десятках метров и наблюдает без движения. Когда Римма собралась-таки догнать сестру, она вспомнила про оставленный пакет и взяла его, найдя тот довольно-таки тяжёлым. Внутри оказалась приличная стопка толстых тетрадей, заботливо упакованных в пластиковую папку на кнопке. На небольшом листочке, под пластиком была единственная запись — «Римме». Заинтриговано щёлкнув кнопкой папки, девушка достала тетради, пролистав несколько первых попавшихся, поняв по строчкам, что перед ней какой-то дневник, или что-то очень его напоминающее. Открыв последнюю из тетрадей, Римма нашла вкладыш на конечной странице. Всёе, что она видела до этого, было написано очень торопливым почерком, кое-где буквы выводились не один раз, но записка оказалась иной — ровные строки, ровные буквы, неторопливый слог.