Культ Дракона не являлся радикальной террористической ячейкой, не сопротивлялся государству, а активно поддерживал его, прославлял героизм в тылу и на фронте и готовил неплохих солдат. Первое время они были фанатичны, готовы были гибнуть в любых количествах, лишь бы выполнить задачу. Эту тактику Ставка Главнокомандования отвергла сразу, поскольку каждый солдат в эти нелёгкие времена для неё на вес золота, да и сама доктрина предполагала высокую живучесть солдата и его прагматичность, а не фанатизм. Поэтому последователи Культа и обученные ими солдаты сменили тактику и либо действовали отдельно, больше как партизаны или военизированная милиция, либо внедрялись в регулярные части, пытаясь идеологической обработкой усилить и так мощные в большинстве своём подразделения.
Сейчас, наверное, этот последователь занимался именно этим. Он не выглядел фанатиком, как я себе представлял, скорее наоборот, был крайне спокоен, его улыбка виднелась даже сквозь ночную тьму. Его голову не скрывал капюшон, его лицо я разглядел сразу – светлое, уверенное и буквально пышущее целеустремлённостью, оно бы отлично подошло солдату с обложки журнала про героев страны. Я бы дал ему на глаз лет сорок. Он был коротко пострижен, ухожен и подозрительно, не по годам, седовлас. Меня, однако, больше смутила не седина, а то, что он носил толстые перчатки. Я знал, что это нехарактерная деталь для последователя Культа – руки, равно как и лицо, должны быть всегда видны, чтобы человек тебе больше верил. В конце концов, разве не лучше, когда руки банально не потеют? Тем не менее, я не придал тогда этой детали такого уж особого значения.
Не сегодня, так завтра последователь бы меня всё равно заметил, поэтому я, не дрогнув, ждал, когда он ко мне подойдёт.
– Новые лица? – спросил он и пожал мою руку. – Доброй ночи. Пётр Иванович Сорокин, психолог двести сорок девятого отдельного батальона. Можешь называть меня Пётр Иваныч, меня так все называют. Прости, что в перчатках. Боевые царапины.
– Виталий Александрович Чудов, военный корреспондент двести сорок девятого отдельного батальона, – чуток съязвил я, немного со скепсисом глядя на психолога. – Кино снимать приехал.
– Где же тогда твои камеры? Ночью не снимаешь?
– Пока что – да. Не успел настроить ещё, только–только приехал. А снимать вспышки да зарево на горизонте – дело бесполезное. Редакторы не оценят.
– И тем не менее, думаю, тьму тоже иногда полезно снимать. Это ведь тоже часть солдатской жизни.
– Редакторы сами решат, что полезно, а что нет, да и вообще… – я едва не сорвался на длинный монолог, полный грубостей и занудства, но всё же сдержал себя. Ни к чему было портить отношения с человеком в первую же минуту разговора.
Пётр Иваныч не стал обращать на это внимание и кивнул.
– Да, пожалуй, это так, – сказал он. – Редактор знает больше.
– Как вообще настроение в батальоне? – решил я сменить тему. – Кто-нибудь жалуется? Отказники, может, есть?
– Это не ко мне, это к командиру… Хотя, если обещаешь не выдавать секретов, Виталий Александрович, то расскажу.
– Что ж, обещаю. Уж что-что, а секреты я хранить умею…
– И тем не менее… – Пётр Иваныч прищурился и склонил голову набок. – Изволь, я ведь тебя совсем не знаю. Да и врачебную тайну разглашать я права не имею.
– Ваше право, – сказал я, наигранно расстроившись, но посмеявшись внутренне. Культист, называющий себя врачом, на секунду показался мне отличной шуткой и крайним неуважением к настоящим врачам одновременно. Но постойте, а с чего это я решил, что он не может являться настоящим врачом? Мне стало даже немного стыдно за такие неоправданные суждения. – А про себя самого вы что-нибудь расскажете?
– Расскажу. С батальоном я с самого начала войны, то есть уже девять месяцев. Помогаю тем, кто нуждается в помощи, никогда не отказываю. Если и тебе понадобится помощь, обращайся. На войне нервы легко расшатать. Особенно неподготовленному.
– Найду, наверное, минутку, – сказал я, понимая в глубине души, что вероятность этого события отнюдь не нулевая.
– Скажи-ка, Виталий Александрович, а как ты относишься к Покровителю Владимиру? – спросил он меня.
О, я с большим нетерпением ждал этого вопроса. Я посмотрел прямо в глаза Петру Иванычу и ответил:
– Да никак. Я ведь не Посвящённый.
Пожалуй, это был самый верный ответ на столь скользкий вопрос.
– Ты не совсем понял. Я имею в виду отношение в другом смысле. Давай-ка выразимся так – какие чувства он у тебя вызывает?
– Спокойствие и уважение, думаю, – ответил я честно, зная при этом прекрасно, что он ожидал услышать от меня что–то другое, менее хвалебное. – Что же ещё может у меня вызывать такое существо, как Владимир?