И вот я сижу как набитый дурак перед старым чемоданом и считаю деньги. Хоть бы банкноты были все старые или все новые, и то лучше. А то все вперемешку. Пока я насчитал два с половиной миллиона, я весь взмок, руки у меня начали дрожать, а живот так схватило, что глаза на лоб полезли от боли. Вокруг было зелено, как на свежескошенном газоне, а в чемодане еще полным-полно.
Откуда эти деньги?
Как ему удалось протащить их через таможню?
Чьи они были?
Этот псих Дог оставил все у меня, далее глазом не моргнув. А у меня на двери только один замок и далее револьвера нет. Я озирался вокруг, соображая куда бы припрятать всю эту кучу. В современных квартирах тайников почему-то не предусмотрено, а в стенном шкафу не выкроишь места и для лишней пары ботинок.
Мы, конечно, друзья, Дог. Ты спас мой хвост, и я тебе обязан, но не до такой лее степени, черт побери!
Когда-то ты был мировой парень, такой покладистый. Всегда готов был оказать услугу: сделать лишний вылет за приятеля, если тому загорелось съездить к девочкам в Лондон; заступался за младших по чину, если на них наседал ротный; заботился о девчонке, если ее любезный не являлся на свидание. Боже, ты был типичный простак. Не знаю, что случилось и почему, но ты изменился. Когда война окончилась, ты почему-то не вернулся, демобилизовался в Европе и исчез где-то на задворках мира, напоминая о себе редкими открытками из какой-то тьмутаракани вроде Алжира или Будапешта. Эрни Киррелу показалось, что он видел тебя в Марселе, но он не был уверен.
Я вдруг вспомнил вчерашние последние известия, где говорили о новых мерах по контролю за производством наркотиков. Турция сокращает посевы опийного мака, Франция будет преследовать всех незаконных производителей, Штаты увеличивают ассигнования на беспощадную борьбу с распространителями. Меня опять прошиб холодный пот. Теперь ясно и с открытками и с деньгами. Дог занимался рэкетом, а теперь пытается выйти из игры прежде, чем они его шлепнут. Ты в своем уме, Дог? Спер чью-то добычу и думаешь, что это законопослушная и добропорядочная публика. Да они выследят тебя и перережут горло, как пить дать.
И я влез в это дело. Сам напросился в заступники. Сдать эти деньги я не могу… выкинуть незаметно тоже невозможно, все равно останутся следы. И думать нечего. Как только обнаружатся деньги или чемодан, я окажусь на сковородке. Выхода никакого.
И все-таки я нашел выход. Собрав все деньги, я затолкал их в чемодан и затянул ремни. Чемодан должен был войти в люк для мусоросжигания, который находился в прихожей.
Весь пропотев в городской жаре, я предвкушал холодный душ. Открыв ключом дверь, я вошел в квартиру Ли. Он стоял посередине гостиной, нервно поддергивая штаны, с бледным и озабоченным лицом. Сунув ноги в шлепанцы и не замечая меня, он поднял мой чемодан и повернулся к двери. Встретившись со мной глазами, он чуть не выронил ношу.
— Куда-то направляешься? — Мне не следовало ухмыляться. Я должен был сразу сказать ему, что знаю, куда он собрался. Его лицо было как открытая книга. Он почти рехнулся со страха, но это был все тот же старина Ли. Уж если он что решил сделать, то лучше уйти с дороги.
— Не останавливай меня, Дог.
Я пожал плечами, отступил в сторону и вытащил из пачки сигарету.
— Кожа слишком толстая. Плохо будет гореть. А потом, вдруг горячий воздух поднимет бумажки вверх по вытяжной трубе и они посыплются на мостовую?
Такая простая мысль потрясла Ли, и его пальцы разжались. Чемодан шмякнулся на пол.
— Ты, гад, всегда все продумываешь до конца.
Он был в бешенстве, скорее злясь на собственную глупость, затем его гнев обратился на меня.
— Ну и как теперь от этого избавиться?
Он готов был меня протаранить.
— Почему бы не сдать в банк? На противоположной стороне улицы. — Я взглянул на часы. — У нас еще целый час до закрытия.
— Не морочь мне голову, Дог.
— Давай сходим, малыш.
— Хорошо, давай.
Я поднял чемодан, а он, набросив поношенную ветровку, последовал за мной.
Кассир вызвал управляющего, а управляющий вызвал президента банка. Президент пригласил меня в свой кабинет, а Ли остался ждать в приемной. Два банковских охранника наблюдали, как Ли время от времени облизывал свои сухие, потрескавшиеся губы. Когда я вышел из кабинета, рабочее время уже закончилось, но нас торжественно проводили к выходу и долго жали руки на прощание.