— Братишка, все это — игра, у меня на это нет времени.
— Не скажи. Они отказались принять заказ даже у мэра. Отшили миллионера графа Стасова. Заказчики показались им недостаточно воспитанными. Веришь?!
— Но ты-то к ним проник?
— Для этого понадобилось, чтобы за меня замолвили словечко два банкира, которым я оказал услугу, а также мое полное смирение и преклонение перед их великим искусством. Меня, конечно, не внесли в реестр самых престижных клиентов, но мои фото исправно попадают в газеты по разным достойным поводам, а я не посрамил их продукцию. Но ты… вломился, как какой-то промокший до нитки бомж, а они раскатали перед тобой красную дорожку.
— Они понимают, что такое класс.
— Ни хрена не понимают. — Пряча голову от нового порыва дождя, Ли спросил: — А куда мы идем?
— В центр, к салону Барни. Надо купить кое-что из готового для сегодняшнего вечера. Наверное, и плащ понадобится, если будет все так же лить.
— Хотел бы я в тебе разобраться, Дог. — Он искоса бросил на меня беспокойный взгляд. — Честно, я все-таки думаю, ты не в себе. Просто какая-то ходячая беда.
— Не фантазируй.
— Зачем ты оставляешь за собой след шире Гудзонова залива?
— А почему нет?
— Потому что тебе есть что скрывать. Деньги, например. — Ли остановился и толкнул меня в подворотню какой-то конторы. — Твой французский — совершенство, приятель. Сколько еще языков ты знаешь?
Пожав плечами, я с любопытством посмотрел на него.
— Несколько.
— Турецкий?
Я кивнул.
— Какой-нибудь из арабских?
Я снова кивнул.
— А в чем дело?
— В последнее время в газетах появились интересные сообщения. Дог, ты слыхал что-нибудь о наркотиках?
Выражение моего лица стало таким холодным и суровым, что он невольно отшатнулся.
— Не употребляю, — отрезал я.
Ли сжал зубы так, что губы вытянулись в нитку, но не отступал.
— На то должна быть какая-то веская причина, если человек выпадает из виду или внезапно возникает, как ты. Я думал, что знаю тебя. Во время войны я, пожалуй, знал, но теперь я, кажется, ни черта не понимаю. Ты для меня загадка. Что случилось, Дог?
— Мы все немного повзрослели, малыш.
— Ладно, Бог с тобой. Все-таки мой хвост при мне и верно мне служит. В этом твоя заслуга. Ты меня растряс, больно лихо едешь. Может, я такой же заводной, как и ты. Не обижайся, что я сперва труханул и начал пороть горячку. Я просто живу на других скоростях. Набить шишки легко, да проходят они не скоро. С тобой я все время озираюсь. Начинаю уже думать, не в небе ли я опять и не появится ли надо мной тень в ясный день.
— Правильно думаешь. Не высовывай голову из кабины, и ее не оттяпают.
— Это первое, что ты мне сказал. У меня и сейчас мороз по коже. Не хочется говорить о войне.
— Война везде, — заметил я.
Он взглянул в мои глаза, невольно вздрогнул и поднял повыше воротник плаща.
— Будь по-твоему, старик. Я так понимаю, что я тебе не очень-то нужен, так что я отваливаю и берусь за работу. Уговор на вечер остается в силе?
— Конечно. Хочу встретить всех твоих.
— Веди себя поприличней, а? Они все шишки. Неуже-' ли ты правда оденешься в салоне Барни?
— Разве не все там одеваются?
Ухмыльнувшись, Ли остановил такси и открыл мне дверь. Услыхав, как я сказал водителю ехать к Барни, он досадливо мотнул головой.
Первый нью-йоркский небоскреб был построен в центре, на Двадцать Третьей улице. Его назвали Флэтайрон Билдинг. Вычурное, старомодное здание треугольной формы поднялось на южной стороне Двадцать Третьей улицы, на месте пересечения Пятой авеню и Бродвея, величественно взирая на разрастающийся город. Прошло несколько десятков лет, и его глаза-окна погрустнели и замутились от пыли, поднятой новыми поколениями. Имя унылого здания было почти забыто историей, но само оно, повидав всякого за многие годы, стояло, как миниатюрная крепость посередине муравейника.
На семнадцатом этаже, в центральной угловой части здания был расположен офис Эла Девеккио. Дверь запиралась на три замка, и ее украшала золотая пластинка со скромной надписью «Л.Д.В., Инк.», очаровательно необъяснимой, не поощряющей разного рода рекламных агентов, однако, весьма известной в определенных кругах.
В комнатах, оборудованных новейшей делопроизводительной техникой, работали две секретарши и старик в допотопных нарукавниках и с зеленым козырьком над глазами. Кабинет Эла находился в самом углу треугольника, откуда он смотрел на город, как капитан на море с мостика своего корабля. В помещении все так же булькала кофеварка, маленький холодильник был все так же забит импортными колбасами и сырами, а на полках теснились все те же книги с математическими формулами, понятными разве что самому Эйнштейну. Здесь находились два тех самых кресла-качалки, которые стояли у Эла в полевом штабе в Англии во время войны. Сколько генералов мерно покачивались в этих креслах, принимая свои военные решения.