Народный гвардеец ничего не ответил на песню лести Давиана и без слов машинально вынул небольшую книжечку, обтянутую чёрно-красной обложкой, разделённую пополам цветами наискось. Став гулять зелёным диодным глазом по страницам он быстро обнаружил нужный текст и, сменив бесстрастность в голосе, запылал фанатичным воззванием к воле народа:
– О великий дух народный, да восхвалим тебя все вместе! – Давиан с рвением, и Пауль безрадостно повторили слова и вновь приготовились внимать говорящему. – Народная воля созидает страну коммун и собирает изгнанников его послушания! Восславляемая народная воля исцеляет все скорби по свободе и дарует удовлетворение потребностей производственных! Равных она возвышает, а тех, кто стремится к неравенству, изничтожает! Пусть славиться Воля Народная, дух святой воплощённый в народе святом, ибо только она нас ведёт по путям истинным, демократическо-коммунистическим! Славься! Славься! Славься!
Ксомун был завершён и Пауль, его повторявший попытался постигнуть его смысл, но ничего кроме голимый абракадабры, которая якобы должна славить некую «волю народную» он уловить не может. И даже не хочет принимать это, ибо его разум, протестующий, гонит всякую мысль, что ритуалы и обряды могли проникнуть в общество, нарекающее себя свободным и равным, прикрывающимся идеологией коммун.
Народный гвардеец убрал книжку, швырнув её в карман, и за пару шагов приблизился вплотную к воротам, встав лицом к лицу с сенсорной панелью, стал что-то набирать и двое юношей едва вздрогнули, когда услышали металлическое низкое и грубое звучание голоса, сотрясающее все фибры души одним только звуком, исходившее будто от самих ворот:
– Приветствую вас товарищ Влад. Что вы хотите?
– Проведение людей в статусе «Беженец под вопросом» на заседание народного органа народной власти по вопросу приёма в Коммуну, – чётко дал ответ гвардеец, пока сканы, собранные из пучков света носились по его лицу, собирая информацию.
– Основание? – запросили ворота.
– Протокол под номером один-ноль-один-тринадцать.
– Добро побаловать товарищ в Народно-Партийный Совет Улья №17, – и как только металлически устрашающий голос стих ворота отворились.
Давиан и Пауль пошли дальше и за их спинами остался узкий коридор, закончившись, и теперь перед ними открылись колоссальные пространства, не вмещающие взгляд и подобные квадратному амфитеатру. Под ногами постукивает маленькая каменная плитка, которой умощена целая небольшая площадь, куда их привели, от которой, вверх возносятся целые ряды, уходя на десятки метров ввысь, и получается какая-то воронка квадратной формы, на самом дне которой они оказались и если бы не свет от сотен или даже тысяч экранов с изображениями лиц, тут царила бы тьма, и только свет, бьющий из открытой крыши слабо пробивался на самый низ.
Гвардейцы тихо, будто тени у стен, рассредоточились по углам, сжав пистолеты в ладонях на всякий случай и получилось так, что своей формальностью и какой-то присущностью к этому месту, схожестью образами, они стали частью амфитеатра, слившись с ним.
«Часть народа, часть улья» – подумал о гвардейцах Пауль, отметив для себя их… обезличенность.
Пауль оглянулся по сторонам, чувствуя, как сердце от страха перед неизвестным будущем, застучалось ещё сильнее, а грудь сковало трепетное чувство боязни сделать что-то лишнее, когда на тебя уставилось больше тысячи глаз. Вместо людей на рядах восседают на специальных подставках экраны, в которых мелькают разные лики, с осуждением взирающие на юношей. Всё тут серо и уныло настолько, насколько это мыслимо и даже сам образ этого места снова сооружает в воображении черты гигантской бетонной коробки. Но больше всего беспокоят именно взгляды, сотни, если не тысячи лиц на сером полотнище экрана и все пристально разглядывают их, отчего становится просто не по себе, даже жутковато, но больше всего берёт дух неловкость и стеснительность.
– Боже помоги, – шёпот Пауля вызвал гневный укор Давиана, в очах которого воспылало пламя ненависти к другу за произнесённые слова и только нематериальное присутствие неисчислимого множества людей сдержало парня от нанесения ударов.
Юноше стало ещё страшнее от того, во что может выродиться Давиан. Он уже встал на путь службы Директории, когда стал льстить всем и вся и явно стремится намного глубже проникнуться в таинства или даже… мистерии этой страны, превращая свою душу в дух слепого преклонения. «Мистерии» – проговорил испуганно юноша, боясь, того что их ждёт дальше.