– О, Карамазов, расскажи, как дела с твоим клинком? Ты ещё не сломал ту зубочистку? – саркастично спросил Морс.
– Он ещё тебя переживёт. – Ответил ему инквизитор и сам, несвойственно ему в обыденной жизни, ехидно спросил. – А как с твоими расследованиями? Ещё не слёг от переутомления?
– Всё будет хорошо. Кстати, а как у тебя с твоим долгом, Эстебан? – Мгновенно переключившись на другого своего друга, вопросил Морс.
От глубокой душевной колкости вопроса, что пронзила его рассудок насквозь, свет в глазах Эстебана чуть не погас. Командор поникшим взглядом и тяжёлым голосом ответил:
– Неважно. – И сделавшись ещё мрачнее, продолжил. – Марк и Сцилла умерли, что с Габриелем я не знаю. За ним пока присматривает мой старый знакомый Цирус, а если что–то случится, то надеюсь, Антоний мне сообщит.
– Хватит использовать Теневиков полк–ордена в своих целях. Не наглей. – Вновь неожиданно упрекнул холодно Данте Командора.
В кабинете пробежала лишь небольшая волна смешка, направленная на то, чтобы хотя бы самую малость развеять ту тяжесть, которую своим состоянием посеял Эстебан.
– Как на курорте в Африке? Насладился видами? – с юмором и, стараясь подколоть и отвлечь от старой темы, своего друга, вопросил Морс.
– Хуже чем многие государства в Европе во время «Часа Джихада», – угрюмо ответил Эстебан. – Это даже были не трущобы. Это была одна большая помойка, растянувшаяся на многие десятки километров. Я бы туда вновь без респиратора и оружия вновь не являлся.
– Ох уж этот «Час Джихада». – Бесстрастно прокомментировал Данте слова Эстебана и продолжил рассуждение. – Это стало закономерным последствием идеи «Открытых Дверей». Полное крушение надежд многонационализма, там, где он выродился в больное явление. Помните, как этот континент разрывало несколько сотен новых стран, над которыми развивались зелёные флаги и пелись молитвы во имя пророка? Помните, как практически вся Европа потом умылась кровью от огня исламского сепаратизма? Вот поэтому и был принят первым канцлером «Национальный Кодекс».
Никто не понял, зачем нужны были эти рассуждения на тему истории Европы, но все вспомнили Кодекс, который вошёл в сборник первого Канцлера «Устройство Государства Идеального». Этот Кодекс стал реакцией на те времена, когда всё, что было исконно европейским было готово ввергнуться во тьму инородного забвения. Когда все старинные традиционные ценности старой Европы были подменены на новые идеалы тех людей, что приходили с востока и юга, прячась от войн и голода. И когда первый канцлер пришёл к власти он огнём и мечем, выжигал всё то, что не было исконно европейским, проливая реки крови. И когда последнее языческое капище было сожжено, а мечеть уничтожена, то чтобы не повторить вновь этого чёрного кошмара, и был создан «Национальный Кодекс». Он отражал все идеалы и устои национального государства, утвердив только одни ценности – Рейха. Никто иной кроме нации Рейха не имеет право проживать на территории страны. Ничто кроме культуры Рейха не имеет право на своё существование. Так Рейх был очищен от тех, кто не был родом из исконной Европы и выжжено всё то, что не отвечало старой европейской морали.
Когда размышления о Кодексе постепенно стали проходить Морс обратился к Эстебану с вопросом:
– А как у тебя с личной?
– С чем? – недоумевая и нахмурив брови, перепросил Командор.
– С личной жизнью? Что тут не понятно то?
После того как вопрос прозвучал Данте незаметно поднял голову, хотя от работы и не отрывался и мельком стал посматривать на Командора.
– А, понятно. – Мрачно сказал Эстебан. – Ничего. Абсолютно. Всю жизнь служу верой и правдой полк–ордену и Рейху.
На лице Данте пробежала еле заметная улыбка, которая не была на неё похожа, ибо это больше напоминало, как легко улыбается безжизненная статуя.
– А почему же тебя ещё не женило, как там его, Министерство Семьи или Семейных отношений, не помню как точно.
– Потому что первым Канцлером был утверждён декрет о полк–ордене. В этом декрете давались регалии нашей организации, в том числе послабление в некоторых министерских повинностях. – Прохладно и бесстрастно ответил вместо Командора Консул.
– Да, так как то, – С толикой недоумения поддержал Эстебан.