И парень не понимал, что могло привести его к этому исходу. Может он просто перегорел от этих чувств. Возможно всё, что он сегодня увидел в Элен, вызвало в нём отвращение или же токсины в нём взыграли. А может всё вместе соединилось в один кулак и сыграло единую роль в выхолащивании чувств.
Габриель понял, что, то провозглашённое идеальным в действительности оказалось тем, что способно убить всякую свободу, хоть и стремилось её провозгласить. Неистовая и слепая любовь к человеку или идеи делала рабом мысли, заставляя другого человека мыслить так, как нужно было, а чувство изменения, чувство революции могли из любого сделать раба действия, когда думая, что он свободен, делает то, что приоре противоречит свободе. Проще говоря – из людей делали рабов, внушая, что в этом рабстве они будут истинно свободны.
И парень понимает, что одно без другого невозможно. Он тут же вспомнил, как сначала они стали все заложниками идеи, а потом гегемон революции призвал их к действиям, ещё тогда, когда они его встретили в заброшенной часовне.
Всё оказалось полнейшей ложью и, поняв это, Габриель не удивился, лишь усмехнулся своей правоте. Габриель хотел встать и уйти отсюда неимоверно далеко, ибо здесь ему стало невыносимо мерзко. Это место, обещавшее стать обителью свободы, стало логовом рабского подчинения делу революции, выдаваемое за свободу.
– «Свобода это рабство» [9], – не слышимо, практически не шевеля губами и никому в пустоту, сказал Габриель, завидев, как стремление к освобождению из его товарищей сделало покорных рабов революции и самой цели.
И он встал. Ноги его были несколько ватными, будто с похмелья, постоянно подкашиваясь. Голова немного кружилось, а тело слегка трясло, но уже через пару мгновений он уверенными шагами направился к выходу, не желая, ни секунды оставаться в этом обители свободы, делающей людей идейными рабами.
Устойчивый запах всего канцелярского постепенно оставался позади и вход уже показался впереди. Но тут грозный вопрос остановил Габриеля.
– Стой, ты куда? – грозно позвучал вопрос юноши, недовольного, что один из его друзей решил покинуть их в столь славный час.
– Ох, Алехандро, – растеряно начал Габриель. – Я пойду, пройдусь и подышу, а то здесь как–то тяжело дышать.
– Я тоже пойду и вдохну свежего воздуха, – сказал подошедший Давиан. – А то стало несколько дурно.
– Что ж, мы тоже хотим пройтись и погулять, а то здесь как то утомительно. – Сказал подошедший Верн, ведя под руку Элен.
Буквально через пару минут рядом с Габриелем стояли знакомые и друзья, которые спешили покинуть это место и наполнить лёгкие чистым воздухом.
– Ну, пойдемте. – Сказал возле него собравшимся людям Габриель и Алехандро, Давиан, Пауль, Артий Элен и Верн вышли за порог этого зала.
Мицелий вновь стоял на сцене и мрачно следил, как Габриель и его друзья покинули залу.
Глава тридцать девятая. Ересь Главного Лорда
Ветер перестал быть умеренным, не столь промораживающим и порывистым. Теперь это ледяной шквал, вымораживающий вплоть до костей. Чёрные небеса разверзлись, и блестящий в свете фонарей снег большими хлопьями начал падать на утопающий в безумии город.
– Двадцать лет на этой земле был мёртвый покой, но мы разорвём его своей жаждой перемен. Наше праведное слово, наш свободный клич покончит с этим царством апатической тирании, – прозвучало где–то на улицах вечного города.
Рим постепенно начинал впадать в лапы анархии, но и у этого беспорядка был свой безумный дирижёр. Когда Главный Лорд узнал, что на улицах города стали формироваться силы обороны, то он распорядился, чтобы атака на Рим проходила в два чётко определённых этапа. Первой волной пойдут все те, кто может держать в руках оружие, дабы сломить, как считал Лорд–Магистрариус, неправедное сопротивление. И как только последний человек, сжимающий в руках штандарт Рейха, падёт, только тогда пойдёт вторая волна, более многочисленная, дабы воззвать ко всем душам в Риме, кто новая власть и, кто более свят в своих идеях.
И план в два этапа приступил к своему зловещему осуществлению. С многих окраин огромного города постепенно к центру стали стекать толпы тех, кто считал себя вестником свободы и нового порядка. И тот порядок они собирались утвердить пулей, плазмой и штыком. Получив мелкое огнестрельное оружие от неведомых союзников они, знаменуя своё продвижение случайными залпами, медленно продвигались к дворцу Канцлера.
Конечно, они встречали мелкое, даже мизерное сопротивление, устроенное лояльными Канцлеру жителями Рима, но такие вялые ответы мятежника мгновенно подавлялись залповым огнём орд отступников, которых было просто неисчислимое количество.