— Вот это да! — Британи отступила на шаг, окинула сестру оценивающим взглядом и одобрительно покивала. — Молодчина. Давно надо было! Кстати, а с чего вдруг?
— Захотелось. — Джейн пожала плечами как можно небрежнее. — Так, решила сделать себе приятное…
— Мне ты тоже сделала приятное! — встряла Тесса и белозубо улыбнулась.
Джейн подошла и заключила ее в объятия. Ее маленький, такой драгоценный друг…
— Согласна с малявкой. Тебе идет в пять раз больше, чем то каре…
— Всего лишь в пять? — поддела ее Джейн. — А мне казалось — как минимум в тысячу сто пятнадцать…
— Ну ладно, у меня не так хорошо с арифметическим воображением, как у тебя! Ужин в холодильнике, микроволновка в твоем распоряжении, я занята с детьми.
С этими словами Британи вернулась к просмотру какого-то шумного и пестрого шоу, а Джейн поплелась на кухню. Ею двигало скорее чувство долга перед организмом, нежели чувство голода. Есть не хотелось, но хотелось задать желудку какую-нибудь нехитрую и приятную работенку, чтобы он потом не беспокоил настырными жалобами. Джейн налила себе холодного молока и вытащила из буфета коробку шоколадного печенья колечками. Интересно, ей показалось или Британи действительно… ну не то чтобы не обрадовалась, а обрадовалась с неким подтекстом?
Джейн вспомнилось чье-то саркастичное, но очень меткое выражение: «Счастье — это когда у тебя есть большая, любящая, дружная семья… в другой стране». До прихода домой она чувствовала себя королевой бала. Девочкой с обложки. Героиней романтического фильма, в конце концов… А дома она снова ощутила себя Джейн Вудинг, непутевой младшей сестрой блистательной Британи Роузхип.
Джейн решила, что надо как можно быстрее пойти и посмотреться в зеркало — может быть, это спасет хоть каплю настроения.
Она быстро ополоснула стакан из-под молока и прошмыгнула наверх.
Ей странно было наблюдать новую себя в своей старой спальне: вещи прежние, обстановка, которая не менялась два года и в основном повторяет ее детскую комнату… а Джейн уже другая. Зеркало услужливо показывало ей задумчиво-романтичную фею с непокорными локонами — красивый цвет, темный, теплый, будто растопили горький шоколад. Серые глаза сверкали, как кристаллы горного хрусталя. Джейн впервые могла с открытым сердцем сказать про себя: красивая.
Вот только одежда…
Джейн чувствовала невероятную дисгармонию между собой и окружением: кофточкой с цветочным орнаментом, занавесками в цветочек, коллекцией фарфоровых кукол на стеллаже у кровати. Вроде бы лицо — взрослое; взрослое, но юное, а все вокруг — как будто она Тессе ровесница. Детская, ни дать ни взять. И одета она сама… под собственную куклу. И если совсем уж честно, ей будет противно сегодня спать под одеялом со слониками!
Ну где раньше были ее глаза?! Почему она заметила весь этот кавардак (в широком смысле, разумеется) только сейчас?
Джейн стиснула зубы.
— Завтра. Завтра же я выброшу весь этот… балласт! — прошипела она своему отражению. Или это ее отражение, гибкое, прекрасное и решительное, прошипело из зеркала ей? — Нет, черт возьми, сегодня!
Она решительно сбросила с себя одежду, и это было так… естественно. Раньше Джейн (стыдно сказать!) стеснялась своего обнаженного тела и старалась побыстрее прошмыгнуть мимо зеркала по дороге в душ и из душа, но сегодня — другое дело. Сегодня она гораздо более «настоящая» без одежды. И, черт возьми, ей нравится то, что она видит перед собой: и плавная, благородная линия шеи и плеч, и аккуратная высокая грудь, и талия, и округлый изгиб бедра, и нежные колени! Да, ей двадцать шесть, но тело ее, не знавшее косметических ухищрений, не опаленное «искусственным солнцем», осталось юным, как у двадцатилетней девушки!
Джейн откровенно удивилась. Где-то в ее головке жило убеждение, что она уже старая. Где-то в другом месте ее головки жило другое убеждение: что она останется молодой навсегда и никогда не умрет.
Так же удивила ее еще одна престранная пара решений: когда-то она смирилась с тем, что все вот это можно и нужно похоронить во имя высших ценностей (любви к сестре и ее детям). А совсем недавно «поняла», что надо любой ценой найти хоть какого-нибудь мужчину и отдать ему самое себя.
Истина, как водится, лежала не с краешку, а посерединке.
Во-первых, она никакая не старая, а очень даже молодая, а выглядит еще моложе. Однако это явление — увы! — временное. Настанет день, когда она увянет. Ну или не день, а год или пяток лет… Не важно. Важно, что ее красота и прелесть, как и все живое, не вечно, и незачем раньше времени наряжаться в саван и залезать в гроб.
Во-вторых, отдавать себя кому бы то ни было во что бы то ни стало — неумно, но и зарекаться умереть девственницей — тоже большая глупость. Господь создал ее для продолжения жизни — ну в первом приближении, если не вникать во всякие духовные тонкости. То есть хорошо бы иметь совесть и родить ребенка. От любимого, конечно, человека, а не от кого попало. Нет, если уж совсем не судьба — то она позаботится о детях Британи, но все-таки… Стоит попробовать. По возможности. Так, а когда наступит эта самая возможность? Когда она влюбится. Всерьез и надолго. Точка. Со всеми остальными — материальными то бишь — проблемками она уж как-нибудь разберется.
Мелькнула мысль о Нике — робкая, светлая, как первый лучик солнца, встающего из-за гор. Джейн решительным жестом взмахнула рукой, чтобы ее отогнать. Не о Нике речь сейчас — о ней! Не будет ни Ника, ни кого-то другого, если она сейчас не расставит все точки над «i».
Впрочем, она, кажется, это уже сделала. Джейн прислушалась к себе и ощутила удовлетворение. Хорошо, чертовски хорошо и приятно, когда крыша, которую снесло случайным ветром, вдруг становится на место!
Джейн гордо прошествовала в душ и там долго и с наслаждением мылась (на радостях умастила себя аж четырьмя гелями для душа, из которых два, подаренных Британи, до сих пор не решалась открыть), потом, корча рожи и пританцовывая на одном месте, облилась ледяной водой, растерлась жестким полотенцем — и была готова и к труду, и к обороне, и ко всякого рода жизненным переменам.
О, как же это было весело! Как же это было сладко… В общем, почти так же классно, как готовить рождественский ужин. За тем исключением, что после готовки чувствуешь, как тебя придавливает какая-то тяжесть, а вот после уборки — не генеральной даже, а глобальной, когда выгребаешь из шкафов ненужный хлам — о, вот тогда-то ты чувствуешь истинную легкость. Если у тебя и нет еще крыльев за спиной, то, во всяком случае, им уже ничто не мешает расти и расправляться.
Кукол мы подарим Тессе. Занавески в цветочек — к черту. Поживет она и с открытыми окнами, заодно и света больше будет. А потом можно подобрать себе что-нибудь приличное. Пододеяльник со слониками — это неприлично. К черту! И наволочки из комплекта, и простыня… и ажурные салфеточки! И платье с круглым воротничком! И блузки, которые в юности носила Британи! И все колготки со стрелками, пусть даже в самых незаметных местах! О-о-о… и белые носочки, и носки с кружевами, и инфантильные трусики с клубничкой, котятами и прочей живностью и съедобностью! И проч. и проч., как говорится.
Около полуночи Джейн вспомнила, что так и не пожелала спокойной ночи Британи и малышам, и ее кольнула совесть. Ладно, сказала она себе, дети уже наверняка спят, а Британи…
Британи, словно услышав ее мысли, в этот момент постучала в дверь.
— Ты там спишь или не спишь? — спросила она и зевнула.
— Не сплю, — отозвалась Джейн и поплотнее утрамбовала в мусорный мешок подушку-сердечко с кружевной оторочкой.
Британи вошла. Джейн испытала вспышку внезапного раздражения: она ведь не говорила, что можно войти!
— Ого! Что это у тебя тут?
— Уборка хлама.
— Хорошее дело. А где занавески?
— Нету. Кончились.
— Ты что, выпила?
— Ха-ха.
— Да или нет?
— Мне двадцать один знаешь когда было?
— Очередной виток подросткового кризиса?
— Очень смешно.
— Нет, на самом деле не очень.
— Брит, я не хочу с тобой препираться — хочу только закончить начатое.