— Что было вчера, Джефф? — спросил он.
— Огненная вода, — ответил я.
Джон Том нахмурил брови и призадумался.
— В соединении, — сказал он немного погодя, — с интересным физиологическим явлением, известным под названием атавизма. Я все вспомнил. Они уехали?
— Поездом семь тридцать, — ответил я.
— Ух! — вздохнул Джон Том. — Так лучше. Белолицый, принеси великому предводителю Уши-Хип-До немного сельтерской воды, и он снова возьмется за свое дело.
Врачу, исцелися сам!
Перевод Э. Бродерсона.
Эту историю рассказал мне Уильям Троттер на берегу у Агвас-Фрескас в то время, как я поджидал гичку, которая должна была доставить меня на борт торгового парохода «Андадор». Я неохотно покидал страну полуденного солнца, Уильям оставался и на прощанье рассказал мне страничку из своей жизни.
— Но было у вас желание вернуться в страну крахмальных воротничков? — спросил я его, когда мы сидели на песчаном морском берегу. — Вы, кажется, мастер на все руки и человек деятельный, — продолжал я. — Я уверен, что я мог бы найти для вас хорошее место где-нибудь в Штатах.
Уильям Троттер мне необычайно нравился. Это был бесхитростный мечтатель, оборванный, босоногий, и я не мог примириться с мыслью, что он пропадет в тропиках.
— Я не сомневаюсь, что вы могли бы многое сделать для меня, — сказал он, лениво отдирая кору от кусочка сахарного тростника. — Если каждый человек мог бы сделать для себя столько же, сколько он может сделать для других, то каждая страна в мире существовала бы тысячелетия вместо столетий.
Слова Уильяма Троттера давали пищу для размышления, но в это время мне пришла на ум другая мысль.
У меня был брат, которому принадлежали заводы — сахарный, хлопчатобумажный или что-то в этом роде. Он был неприлично богат и, как все богатые люди, относился с почтением к искусству. В нашем же семействе искусство было монополизировано мною, и я знал, что брат, Джемс, с радостью исполнит мое малейшее желание. Я попрошу у него место для Уильяма Троттера, скажем так, долларов на двести в месяц или приблизительно в этом роде. Я доверил Троттеру мои мысли и сделал ему широкие предложения. Он мне очень нравился и был оборван.
В то время как мы разговаривали, раздался треск ружей — пяти или шести. Выстрелы донеслись из бараков, где были казармы солдат республики.
— Слышите? — сказал Уильям Троттер. — Я вам расскажу относительно этого следующую историю.
Год тому назад я прибыл на этот берег с одним-единственным долларом. У меня и сегодня в кармане та же сумма. Я был вторым поваром на торговом судне, и в одно прекрасное утро меня, здорово живешь, высадили на этот берег только потому, что я накануне за обедом вымазал первому штурману лицо яичницей. Он изволил меня перед этим сильно ударить за то, что я в яичницу вместо соли положил хрен.
Меня без всяких церемоний выбросили из ялика, не причалив к самому берегу, и я, по колено в воде, добрел до берега и уселся под пальму. Вскоре ко мне подошел белый человек, красивой наружности, в белой одежде. Он был очень воспитан, но находился, по-видимому, под парами. Он подошел и сел рядом со мною.
Я заметил вдали от берега что-то вроде деревни на фоне красивого пейзажа — совсем как в кинематографе. Я, конечно, подумал, что это каннибальская деревушка, и размышлял, под каким соусом они съедят меня сегодня. Как я уже сказал, хорошо одетый мужчина уселся рядом со мною, и через каких-нибудь четыре минуты мы стали друзьями. Мы проболтали около часу, и он мне многое рассказал о себе.
Он был, по-видимому, образован и мог бы играть большую роль в жизни, но у него было пристрастие к спирту. Я вам не сказал, как его звали? Клиффорд Уэнрайт. Я не совсем понял причины, почему он оказался выброшенным в эту часть Южной Америки, но я и не расспрашивал его об этом. Это было его дело. Говорил он как живая энциклопедия, и у него были часы — серебряные, с механизмом, самые модные, но они не ходили.
— Я очень рад, что встретился с вами, — сказал Уэнрайт. — Я большой поклонник Бахуса, но моя голова работает как следует. И я не могу видеть, — сказал он, — как дураки правят миром.
— Я намекаю на президента этой республики, — продолжал он. — Его страна в отчаянном положении. Казначейство пусто, можно опасаться войны с Никамалой, и не будь такой жаркой погоды, в каждом городе вспыхнула бы революция. Перед нами нация, находящаяся на краю гибели. Умный человек мог бы спасти ее от угрожающей ей судьбы в один день, издав нужные декреты и распоряжения. Президент Гомес ничего не смыслит в государственном управлении и в политике. Вы знаете Адама Смита?