— Я иду за своим наследством, как когда-то Вильгельм. Так распорядилась судьба.
— Однако ее не упрекнешь в чрезмерной поспешности, — улыбнулся легкомысленный вольнодумец.
Оба были слишком молоды и нетерпеливы, чтобы придавать значение словам.
Однако король попал в самую точку.
Воистину свойственно пытливому разуму человека выискивать миг, где завязались концы и начала.
О том же справедливо вопрошает ученейший Ричард де Бери, милостью божией епископ Даремский, в одном из наиболее темных мест своего неподражаемого «Филобиблона»:
Scriptum est, boves arabant et pascebantur juxta eos. Quoanium discretorum interest praedicare, sinplicium vero per auditum sacri eloquii sub silento se cibare. Quot lapides mittitis in acervum Mercurii his diebus?[1]
Сии драгоценные строки, соединившие изречения из книги Иова с Меркурием, языческим божеством, пребывавшим, как то полагали и жрецы кельтов, в камнях, намекают на занятие хоть и трудоемкое, но бессмысленное.
Как бы там ни было, но именно завоевание англосаксонского королевства французским герцогом мертвым узлом связало судьбы обеих держав, а последующие века — без малого три — лишь добавляли к причудливому сплетению новые запутанные витки и петли. Вроде герцогства Гиень на юго-западе Франции, которое неожиданно унаследовали потомки Вильгельма, когда пресеклась прямая линия. Английские короли не упускали случая округлить наследственный домен на континенте, упрямо форсируя Канал[2] в обратном, как отметил лейтенант Бомонт, направлении. Тщетно: алчущие чужого своего не удержат. Нормандия как была ленным владением французской короны, так им и осталась. Правда, скорее на словах, чем на деле: и нормандские, и бретонские, и прочие герцоги вели себя, как суверенные государи, воюя с соседями и со своим королем. Судьба не бежит иронии, а ненасытность людская не знает пределов. Так было, так есть и так будет в подлунном мире, пока Солнце обращается вокруг нашей Земли, чему все мы каждодневные свидетели. Или не так? Все обстоит совершенно противоположно? Уклонимся, однако, от споров равно бессмысленных и опасных, а тем более от недоуменных восклицаний. Хоть и доносится изредка едва различимый ропот по части отдельных несовершенств небесного механизма, исчисленного Птолемеем и закрепленного непререкаемым авторитетом церковных соборов, придется примириться с очевидным фактом неподвижной Земли. Причем плоской, как тарелка, невзирая на то, что это противоречит опыту мореходов, которые все чаще и чаще решаются отдалиться от спасительной линии берегов. Матросы, конечно, видят, как закругляется горизонт, но умствовать по этому поводу предоставим оксфордским профессорам.
Семь планет — распорядителей судеб — обращаются по эпициклам, чьи центры вертятся вокруг нашего мира, увенчанного крестом спасения, где добро все еще сражается с силами ада. Он потому и зовется «подлунным», что владычица ночи — ближайшее к нам из светил.
Пора, пора возвратиться на историческую стезю, ибо там, где речь заходит об «астроломии»,[3] как выражается несравненный поэт Джеффри Чосер, недалеко и до «задометрии», то бишь геометрии, или, того хуже, алхимии с ее атанорами да алембиками,[4] вонючими уриналами для отстойки мочи, коими орудуют златоделы-фальшивомонетчики. А это уже не отхожим местом, извините, попахивает, а кое-чем похуже — пыточной камерой. Впрочем, отхожее место тоже далеко не везде сыщешь, поэтому, гуляя по городу, следует держать ухо востро. Не то так окатят, что и в бане, которая зачастую соединена с лупанарием,[5] не отмыться.
Не будем поэтому забираться в дебри и поспешим наверстать упущенное, вновь оттолкнувшись от нормандского завоевания Альбиона, прозванного так римлянами за белизну меловых утесов. Для Англии оно означало нечто неизмеримо большее, нежели очередное вторжение иноземцев или же простую смену династий. Глубочайшие последствия этого действительно поворотного события окончательно не изгладились по сей день, и потому позволительно расценить его как начало всех прочих начал. Недаром даже в девятнадцатом веке широко употреблялся юридический термин: «A temp. Reg. Will.», что означает «Законы со времен Вильгельма», вернее Уильяма, как вскоре стали именовать великого короля англичане. Его воинственным наследникам далеко не сразу удалось расширить континентальные владения и присоединить к Гиени (с портами Бордо и Байонна) графство Мен и часть графства Анжу. К началу рокового четырнадцатого века багряный щит с тройкой златых пантер, отмечающий Англию, сильно продвинулся к югу, теряя постепенно зверей. Пара длинных оскаленных кошек легла на Нормандию, одна — на Гиень.
1
Написано, волы орали, и ослицы паслись подле них. Ибо дело избранных проповедовать, а простых — в молчании питаться, слушая святые слова. Сколько камней вы в наши дни бросаете в груду Меркурия