Боевая
Кричит! Начальству крутит хвост
Не против я, ни в коем разе.
Но как подумаешь всерьёз:
Кричала бы на скотной базе!
Шерман
Умчит, как в годы молодые,
В СП застать его нельзя.
Зато разит бюрократию,
Разбойно бороду неся.
Выступающий
Выступал наш гость W.W. – енко,
Снял с Бюро[6] навар и пенки,
Позвенел медалями,
Только и видали мы!
МИМОХОДОМ
Престижно плавать на море поэту,
Хоть получаешь сущие гроши,
А морячки того скудней.
Об этом
Мне помполит внушает:
«Не пиши!»
Что ж, помолчу.
Ни холодно, ни жарко.
Других читаю...
Южный крест. Петрарка.
Лауры тень. Тринадцатый сонет...
И ты молчи, классический поэт!
МОРСКОЕ ПРАВИЛО
Нельзя в башке держать опилки,
Как сигарету в рукаве,
Нельзя за борт бросать бутылки:
А вдруг – киту по голове!
МОРЯКИ В БОМБЕЕ
Церковь – не церковь, скорей, синагогу
Разом узрели, пройдя поворот,
Стало быть, нет, не индийскому богу
Молится здесь расчудесный народ!
Древнее здание. Может, античность?
Сунулись скопом в какую-то клеть.
Но приструнила возникшая личность:
Нечего, нечего тут лицезреть!
Ладно, проехали! Тщетны попытки!
Тычет под ребра поэзии бес:
Солнце еврейское скаредным слитком
Медленно плавится в тигле небес.
Завтра уходим! И – будьте здоровы!
Ширью морскою надышимся всласть.
Господи, снова святая корова
Загородила проезжую часть!
ОПЯТЬ ЗАТОСКОВАЛ
Поджидал письмо моряк...
В Сингапуре и в Бомбее
Настроенье было – мрак,
Ну, хоть вешайся на рее!
И пришло! Неважно, чьё!
Важно – краля написала!
И моряцкое житьё
Заискрилось, заиграло.
Рубка, мачта – жар-горят
От белил обыкновенных,
И в машине, говорят,
КПД возрос мгновенно!
Тут и там он, как юла,
Рад друзьям, доволен пищей.
И каютного угла
Распрекрасней нет жилища!
Вот опять затосковал –
Все о той далекой дуре!
Понимаю, сам бывал
Я в такой соленой шкуре.
ЧЕРНОВИК
Я бросил курить...
Потрачено столько...
Считай, два десятка лет...
Пахнет снег...
Спросите у некурящих...
Конечно, мы все там будем...
Но это другой вопрос...
Деньги на цветы для любимой...
Пачка сигарет – надгробие поэта...
В ЗАЛИВЕ ЛА-ПЛАТА
Июнь на дворе, а погодка строга,
Просвета ни справа, ни слева, –
Как Блок говорил, «за четыре... шага» –
На траверзе Монтевидео.
Испаноязычием полнятся рты:
Куанто куэсто[7]... мэркадо[8].
Мы айросом-ветром по ноздри сыты
В бурлящем заливе Ла-Плата.
Еще – на роток не накинешь платок:
– Салаги, не вешайте носа! –
То боцман по-русски ведет диалог
С командой. Излишни вопросы.
Журчанье в шпигатах. И вздохи в трюмах.
И рубка белей коленкора.
Но пышет труба, как сигара в зубах
Железного конкистадора.
И вот на причал указует бушприт:
Там пальмы сквозят и бананы,
И страстью сочатся глаза сеньорит
В стремительном вихре канкана.
ПО «ЖЕЛАНЬЮ ЗЕМЛЯКОВ...»
Как при Рыкове и Троцком,
На глазах свершая зло,
Рушат дом в селе Покровском, –
Лучший дом на все село.
«И чего взбесилась снова
Дорога Совецка власть?!
Этот дом Григорий Новых
Ставил сам, благословясь!..»
Собралось народу лишку, –
Кто с колом, кто с кирпичом:
«Недопустим! Гришка – Гришкой
А евонный дом при чем?
Заступал кому дорогу,
Баламутил гладь и тишь?
Ну, зевак случалось много,
Едут, всем не запретишь.
То из аглицких туманов,
То из Штатов – прямиком.
Был проездом царь Романов,
Промокнул слезу тайком.
И духами олеандра,
Заглушив тоску-испуг,
Мать-царица Александра
Здесь вздыхала: «Гриша-друг...»