Постепенно британец становился немцем-британцем, и лишь в шестидесятые годы постепенно отпала приставка "британец". Что же некогда происходило с "британцем Себастьяном Хаффнером", знала быть может пара посвященных, меньшинство. И возможно точных деталей и вовсе не хотели знать в стране, которая примерно в это же время приготовила постыдный приём для Марлен Дитрих при её первом после войны появлении в родном Берлине, которая также сбежала от Гитлера и получила прозвище "предательница".
И Хаффнер тоже думал, что он лишился расположения немцев. "Международные утренние встречи" Хёфера, национальное учреждение с международной командой и таким образом представлявшее собой нечто вроде предтечи "ток-шоу" немецкого телевидения, были для Хаффнера как раз идеальной возможностью после его фантастической журналистской карьеры немца в Англии теперь для преуспевания в качестве англичанина в Германии. Так почти незамеченным Себастьян Хаффнер обосновался в публицистике той страны, которую он некогда скрытно покинул. Бежать он был вынуждён потому, что любил "неправильную" женщину, а она ожидала от него ребёнка. Для нацистов эта любовь была преступлением: осквернением расы. Уже по этой причине Хаффнер не был готов примириться с теми отношениями в Германии, которые господствовали в ней с 1933 года.
Вскоре после своего возвращения в Германию в 1954 году Хаффнер получил регулярную колонку в "Die Welt" и писал корреспонденции в консервативный берлинский "Christ und Welt". В это время он приобрёл славу поборника холодной войны. Однако лишь через несколько лет он атаковал заплесневевшую республику шестидесятых и конфронтационный курс федерального правительства по отношению к ГДР в иллюстрированном "Stern". Это привлекло огромную известность из-за ежедневных колонок Хаффнера в журнале и множества очень популярных исторических анализов, в числе которых — о Пруссии, о Парижской Коммуне, о Первой мировой войне, о германской революции 1918 года и о Второй мировой войне.
Тем, что ему причинили немцы — естественно, не все — когда он молодым человеком был вынужден покинуть свою родину, он никогда их не попрекал. Лишь однажды у него кончилось терпение, тоже в "Stern", когда Вилли Брандта снова стали попрекать тем, что тот во время войны перешёл к противнику и носил норвежскую форму. "Мы всё-таки проявили лучшее политическое суждение, мы приобрели жизненный опыт, мы сохранили непредвзятое отношение к внешнему миру; нам нечего утаивать или сожалеть о чём-либо; мы познали, как выглядит Германия извне и сможем лучше понять, когда она снова начнёт сходить с рельс — и своевременно потянуть за тормоз. Это немножко больно — когда вынужден всё это говорить недвусмысленно. Возможно, нас следует упрекнуть в том, что мы раньше этого не говорили. Однако тогда, после 1945 года, не хотелось побеждённым, голодающим людям давать ещё и нагоняй. А позже проявляли такт и охотно позволяли забыть происшедшее. Однако теперь оказывается, что возможно мы были чересчур тактичными и что прошедшее не настолько миновало, как думают" — так высказался он в 1965 году несколько не по-британски, но тем самым и более впечатляюще.
Своё "лучшее политическое суждение" Хаффнер проявил не только своим решением на эмиграцию, он также его сформулировал: во множестве книг и в бесчисленных статьях. Первая книга в этом длинном ряду — это "История одного немца". Написание этой книги было ранней и драматической кульминацией в жизни Хаффнера. Хотя он её наполовину готовой отложил в сторону в конце лета 1939 года и она не была напечатана, пока был жив Хаффнер, это было исходным пунктом для его дальнейшего развития в "возможно самого увлекательного и раздражающего публициста старой Федеративной республики" (как написал Герман Рудольф в берлинской " Tagesspiegel". Поэтому ни одна рецензия на "Историю одного немца" не обходилась без краткого описания биографии. Невозможно писать об "Истории одного немца", не описывая жизненный путь Хаффнера, на котором отразился ход событий 20‑го столетия.