В Гиофе
Передние верблюды уже разгружались перед внушительной глинобитной стеной, которая опоясывала Каср — замок наместника эмира, имеющего здесь местопребывание. В то время, как арьергард, перейдя напоследок в утомительную для животных рысь, только еще подъезжал к оазису, я, отделившись от прочих, доехал до самых ворот в замок, заставил верблюда лечь наземь, слез с седла и вручил «отцовское» послание воину, торчавшему у самых дверей.
Спустя полчаса, в воротах, наконец, завозился сторож. Он глянул в окошечко, сплошь забранное мелкой решеткой, и принялся открывать массивные ворота. Ворота открывались, по-видимому, далеко не часто, так как для обычных посетителей имелась лазейка примерно в 60 см вышины, на высоте 50 см от земли. Мы прошли мимо помещения для стражи, в котором находилось около 20 человек солдат. «Любимица» двигалась по непривычной дороге с такой же боязливостью, как и в Кафе, и лишь с большими усилиями, при помощи солдат, удалось пинками подогнать ее дальше. Несколько в стороне, на грубом лафете с неуклюжими сплошными деревянными колесами, торчала чугунная пушка, назначением которой было наводить ужас на робкие сердца.
Солдаты помогли мне развьючить вещи и перетащили их с комнату для гостей. Чистые рубашки, красные коффиджи и белые окали выгодно отличали этих воинов от обычной бедуинской братии. Прислужник, несший мое седло, возгласил:
— Великий шейх просит вас войти.
В полутемной комнате, куда меня провели, я произнес обычный салам, на который прозвучал торжественный ответ из отдаленного угла. Не успел я ориентироваться, как меня охватили чьи-то сильные руки; лица моего коснулась борода, надушенная мускусом, и вслед за тем я почувствовал, что меня целуют в щеки, в промежутках осведомляясь о моем здоровье.
Передо мной находился сам наместник — повелитель оазиса, правая рука разбойничьего царька, засевшего в Хиале.
Положив перед собой саблю, я вынул из рукава рубашки карманные часы и подал шейху. Тот открыл их и вслух прочел надпись, выгравированную на крышке:
«Часы того, кто повелевает в Гиофе и кем гордится господин его — эмир Хиальский. Да продлит Аллах дни его жизни»!
Шейх, видимо, очень довольный, рассматривал красивые серебряные часы, вертя их в руках.
Я вынул из за пояса браунинг и положил его у ног шейха.
— Покажи, как из него стрелять, о брат мой!
Я исполнил его желание и, вытащив из-за пояса ящичек с 50 патронами, также подал домохозяину. Лицо его расплылось в широкую улыбку.
Пока присутствовавшие в зале рассматривали часы и револьвер, прислужник поднес ко мне квадратный деревянный ящичек, обитый листовой латунью. В нем курились благовония. Я вытянул вперед голову, расправил бороду и раздвинул коффиджи, раскрыв лицо. Потом наступил черед моего соседа справа. Он, видимо, понимал больше толка в этом деле, а потому снял рубашку и подушил себе также подмышками. То же проделали и остальные. Забавно было смотреть на всю эту процедуру. Вслед за тем был подан чай, горячий, но очень жидкий; к тому же он был донельзя подслащен и сдобрен лимонным соком и какими-то пряностями. Во время чаепития меня попросили рассказать о моем путешествии. Я принужден был в точности изложить весь свой маршрут, не упуская ни одного встречавшегося на пути колодца. Не забыт был и вопрос о моем происхождении.
Разнесенный вслед за тем кофе, как мне показалось, отдавал мускусом: бедуин обиделся бы, если бы ему предложили чистый кофе, не приправленный амброй, мускусом, гвоздикой или какими-либо иными пряностями. Немного спустя четверо прислужников приволокли два медных блюда, в поперечнике каждое свыше метра, и поместили их на особой каменной подставке. На размягчившихся от подливки хлебных лепешках в виде двух огромных конусов был навален рис, среди которого виднелись крупные куски жирной баранины. Все в изобилии было полито свежим маслом.