— Тринадцать дней назад. Уже неделя прошла[1]. Зачем бы об этом знать жрецу, который приносит жертвы мертвецам? Мне пообещали, что к началу церемонии я выздоровею.
Теперь в его голосе слышался страх. Я знал, в чем тут дело: если он не умрет смертью воина на жертвенном алтаре, он не сможет отправиться к богу Солнца вместе со своими товарищами, но будет обречен на бесславное пребывание в преисподней.
— Я пришел сюда не ради последних обрядов, — сказал я. — Учимитль решила, что я могу разобраться в том, что с тобой произошло. Ты сам знаешь, чем вызвана твоя болезнь?
Он мрачно ответил:
— Нет. Знаю только, что мне надо выздороветь до церемонии. Не хочу лишиться славы.
— И ты не знаешь, в чем тут дело? Учимитль сказала, что многие воины недолюбливают ее сына…
На самом деле она лишь намекнула, что у Мацауатля могут быть могущественные враги. А я был слишком занят мыслями о маске и потому не стал задавать наводящих вопросов.
Моя ошибка. Как я смогу помочь ей, если не в состоянии управлять собственными чувствами?
Китли слегка шевельнулся в попытке пожать плечами:
— Ее сын Мацауатль молод и высокомерен, к тому же его считают выскочкой. Но он стал мне отцом по оружию, он взял меня в плен и позволит взойти на небеса к Солнцу. Все остальное меня не заботит.
— Вот как? Если у Мацауатля есть враги, они могут навредить и тебе тоже, — сказал я. — Может быть, они прокляли тебя только для того, чтобы выставить его глупцом.
— Чтобы его возлюбленный сын по оружию не смог взойти на жертвенный алтарь? — в голосе Китли звучала горечь. — Они трусы, вот и все.
— Я знаю. Но пока мы не выясним, кто они, мы не сможем наказать их.
Я замолк, потом спросил его:
— Когда ты впервые заметил признаки болезни?
— Сначала она поразила ноги. Теперь я вообще не чувствую тела, если не считать шеи.
Я не владел лекарским искусством, и его недуг, если только он не был вызван колдовством, был выше моего понимания.
— Ты даже не догадываешься, с чем это связано? — снова спросил я.
Он яростно затряс головой:
— Нет. Смотри сам. Месяц назад меня здесь не было. Что бы тут ни происходило, я тут ни при чем.
Я видел, что он не врет и ничего не знает. Но ни мне, ни Учимитль это ничего не давало.
Значит, проклятие.
— Есть кто-нибудь, кто позаботился бы о тебе? — спросил я.
Китли посмотрел на меня с едва сдерживаемым возмущением:
— Конечно. Мацауатль знает, как надо обращаться с пленником.
Воины. Вечно они спешат оскорбиться. Это было бы забавно, не будь положение столь серьезным.
— И никто ничего не заметил?
Китли покачал головой:
— Спроси их сам. За мной присматривает старуха по имени Шоко. Она приносит еду, слухи, словом, все, до чего я сам не могу добраться, пока лежу здесь.
Он снова разозлился. Наверное, для молодого, полного сил мужчины не было худшей участи, чем заболеть и оказаться прикованным к постели.
Я еще раз осмотрел его, но ничего нового не узнал. Он и в самом деле был парализован; проклятие, судя по всему, постепенно охватывало его тело. Но выявить его причину я так и не смог. Точно так же я не смог убедить себя в том, что недуг, поразивший Китли, не затронет еще кого-нибудь из обитателей дома.
Я попрощался с ним и покинул комнату, не дождавшись ответа. Охватившее меня беспокойство становилось все сильнее.
Что происходит? В чем замешана Учимитль?
Шоко нашлась быстро. Я спросил о ней у раба-привратника, и он указал мне в другой конец дворика, на дверь с неяркой гладкой занавеской, сотканной из кактусовых нитей. Перед дверью пожилая женщина, стоя на коленях, дробила маис каменным прямоугольным пестиком.
Шоко подняла на меня взгляд, и ее глаза расширились:
— Господин…
Я оборвал ее:
— Ответь мне на несколько вопросов. Китли считает, что ты можешь что-то знать.
— Господин Китли? — Шоко кивнула. — О его болезни?
— Да.
— Не знаю уж, смогу ли помочь, — ответила Шоко, слегка скривившись. Она отодвинула ступку и встала, не отрывая взгляда от земли. — Все случилось так внезапно. Однажды утром он просто не смог встать.
— И ты ничего не заметила? — у меня было такое чувство, словно повторяется наш разговор с Китли. Иными словами, что я хожу кругами.
— Нет. Я всего лишь рабыня, господин. Я не вижу колдовство и не говорю с богами, как ты.
В голосе Шоко звучало благоговение, обычно испытываемое простолюдинами по отношению к жрецам. Едва ли оно могло упростить мне задачу. Я вздохнул. Ничего нового я тут не узнаю, так что можно вернуться к Учимитль и расспросить ее.