— Ребята!
— Herein,[4] дорогая, — отозвался Мейер почти спокойным голосом.
Эстер вплыла в комнату с двумя — возможно, последними — чашками. Облегченно прищурилась на горящую лампочку, поставила поднос на столик и обыденным жестом смахнула в передник пистолет. Затем убрала с кресла бумаги и уселась рядом, глядя на Виктора.
— У нас все в порядке, Эстер, — заверил ее Виктор.
— Два кусочка? — спросила Эстер, роясь серебряными щипчиками в полиэтиленовом пакете с сахаром.
— Да, спасибо.
Мейер потянул носом воздух и снял с полки книгу:
— Чтобы написать хорошую книгу, нужно… — Он вопросительно посмотрел на Виктора, как на студента-первокурсника.
— Нужна блестящая идея.
Мейер прошелся пальцем по корешкам, вытащил еще одну книгу, осторожно, как будто боясь расплескать содержимое.
— Нет, — теперь голос Мейера стал звучным, как у глашатая, как у адепта какой-то веры, алтарь которой темен и зловещ, — нужны блестящие исследователи. Охотники за информацией.
В руках Мейера оказалось его самое знаменитое исследование «Тьма Кали — культ странгуляции». С обложки на Виктора из-под черного тюрбана уставились пламенеющие глаза. Труд о смертном культе душителей, культе индусской богини-разрушительницы Кали, последователи которого убивали британских путешественников и швыряли их трупы в колодцы. Книга отлично продавалась и обеспечила Мейеру твердые позиции в университете, как и более ранние его работы по оккультизму нацистской идеологии и по истории ордена иезуитов.
Виктор помнил также, что последняя книга Мейера осталась неопубликованной по причинам, о которых ученый никогда не упоминал.
— Я с вашими исследователями не знаком, — заметил Виктор, а Мейер отмахнулся от Эстер, испуганно зашептавшей что-то ему на ухо.
— Знаете, сколько народу рвалось помочь мне с Кали? Сорок шесть человек в разное время и в разных местах, от Лахора до Лондона. И из Нью-Йорка под дюжину. Я выбрал Сару.
— Мейер! — умоляюще сцепила ладони Эстер.
— Да какая теперь разница? Она была хорошей девочкой. Сообразительной и старательной. И ее убрали.
Эстер встала, подошла к окну и, отодвинув штору, осмотрела крыши соседних домов.
— Кто? — Виктор наклонился к Мейеру.
Вместо ответа Мейер рассказал, как Сара, оставленная ассистентом при кафедре, вызвалась собирать материал для его книги о черной чуме в Венеции. Интересуясь, кто умирал от этой болезни, они обратили внимание на аккуратность регистрации: время смерти, причина, родственники, затраты на погребение…
И тут же заметили вопиющий факт: куда-то подевались несколько тысяч граждан Адриатического побережья: из Венеции, Тревизо, Падуи… И умерли они не от чумы. Строгий, четко функционирующий государственный аппарат проворонил несколько тысяч своих подопечных. Ремесленники, офицеры, домохозяйки — и даже их дети! — исчезали бесследно. Дата рождения есть — дата смерти отсутствует.
— Их могли похитить разбойники, — предположил Виктор. — Или, возможно, не так уж четко работал этот хваленый госаппарат.
— Дотошность венецианцев доходила до смешного, — возразил Мейер. — Магистраты высылали агентов каждое утро, те шныряли по городу, замеряли осадку рыбацких судов, следили, сколько продано и какой полагается налог. Все мыслимое и немыслимое облагалось налогом. И все же девять тысяч человек исчезли за период с 1346 по 1831 год. Испарились! — Он слегка наклонил голову и взглянул на Виктора: — Вам надо вернуться домой засветло.
Старинные напольные часы в корпусе красного дерева зашипели и защелкали. Эстер что-то прикрывала рукой от Мейера.
— Что случилось с Сарой?
— Она вышла на часок в библиотеку на Сорок второй, — Мейер разглядывал костяшки своих узловатых пальцев, — и не вернулась.
— Полиция не нашла никаких следов, — добавила Эстер. — Родители все еще обвиняют нас.
— А что полиция?
— Х-ха, полиция! — выдохнул Мейер и уставился на белый плоский предмет в руках Эстер.
— Расскажи ему о письмах, — вмешалась она.
Рубашка Виктора прилипла к спине. Мейер отошел к письменному столу и вернулся с пачкой белых конвертов из хорошей бумаги. Он выглядел постаревшим.
— Через неделю после исчезновения Сары я начал получать вот это. И до сих пор получаю.
Виктор наугад взял один, открыл. Каллиграфический почерк со старомодными росчерками и завитушками не соответствовал страшному содержанию.
Девять из десяти книг — на всю жизнь хватит.