— Твой отчим знал, что ты? — начала я нерешительно и умолкла.
— Подозревал, — Вэйдалл спокойно, невозмутимо даже посмотрел на меня. — За глаза называл меня подкидышем, отродьем и ублюдком. Не знаю, откуда ему стала известна правда или часть правды, но чем старше я становился, тем чаще слышал эти весьма «лестные» эпитеты в свой адрес. Однажды в городке, рядом с которым находилось поместье отчима, ко мне подошёл мужчина, представившийся Дамианом.
— Он был из братства, — догадалась я.
— Да. Тогда я получил первое предложение вступить в орден. Я отказался. Они всё равно следили за мной, за моими близкими, наблюдали, делали выводы. Через месяц мама вместе с Эсмеральдой поехали в маленький охотничий дом, расположенный на севере королевства. В последние годы они часто ездили туда вдвоём на несколько дней, Эсмеральда шутила, что девочкам иногда нужно посекретничать так, чтобы мальчики их не слышали, и ещё добавляла, что есть вещи, которые мать должна рассказывать только дочери, но никак не сыну. Я не понимал… обижался, даже ревновал. Дурак, — Вэйдалл усмехнулся с горечью едкой, исполненной презрения к самому себе. — Живыми они не вернулись. В доме случился пожар, тела обгорели до неузнаваемости. На похороны пришёл собрат Дамиан, повторил предложение. И я согласился. Мне было нечего терять и некуда идти. Вместе с Галеном, Нордом и Беваном я прошёл ритуалы вступления, посвящения, отбрасывания оков прежней жизни и чего-то там ещё. Потом кровавая череда мучительных ритуалов сменилась тьмой забытья и бредом лихорадки. Моё тело не желало принимать яд братства, но и умирать не торопилось. А умереть мне тогда хотелось, до безумия, до отчаянного желания навсегда исчезнуть во тьме. Раз за разом я видел в бреду маму и сестру в огненной ловушке, видел последний взгляд мамы, видел, как она отдаёт Эсмеральде свой медальон, что носила всегда. Уже тогда я понимал, что это моя вина, Ева. Я убил маму и сестру — своим отказом от первого предложения вступить в орден, своей слепой привязанностью к ним, своей трусостью. Осознавая часть собственной силы, я не смог защитить любимых людей. Ни от братства, ни даже от тирании отчима, потому что я боялся поднять руку на того, кто меня вырастил, кто звался мужем моей мамы и отцом моей сестры. Полагал наивно, что это неправильно.
Я осторожно присела на подлокотник кресла. Эмоций Вэйдалла я не чувствовала, ощущала только глухую чёрную стену и не было уверенности, что я смогу её преодолеть. Два с лишним века вины, сожаления, боли, ненависти к самому себе — не защитил близких, не уберёг. Даже без эмпатической связи я осознавала ясно, чётко, что он любил мать и сестру так, как, наверное, мало кто любит. Гален тоже любил свою семью, и я люблю маму, сестёр и покойного папу, и мамин второй муж, отец нашей младшенькой Лавинии, мне симпатичен, но любим мы иначе, наша с Галеном привязанность к родным не настолько всепоглощающая, глубокая. Может, и впрямь где-то слепая.
— Ты всё же выжил тогда, — произнесла я тихо.
— Почти три недели на грани, но я сумел выбраться из тьмы и лихорадочных видений. За мной ухаживал только Гален да, помню, Марк заходил. Гален, которого я до ритуалов посвящения даже трезвым не видел, потому что он постоянно и много пил, задирал всех подряд, получал за это, особенно от Норда… Гален сидел возле моей постели все три недели, слушал моё бессвязное бормотание, терпеливо сносил капризы бредящего нечеловека, — Вэйдалл снова усмехнулся, на сей раз с оттенком удивления. — Бульоном с ложечки кормил, представляешь?
— Представляю, — пожалуй, до рассказа о семье Галена я не смогла бы вообразить такого зрелища, как собрат Двенадцати, кормящий с ложечки куриным бульоном умирающего товарища по ордену, но теперь верю охотно.
Гален может. Хотя по виду и первому впечатлению не скажешь, что он способен на такие самоотверженные подвиги, тем более ради, по сути, незнакомого на тот момент существа.
— Больше никому до меня дела не было. Старших беспокоило, что станет с кругом, если я всё-таки умру, ведь они с трудом нашли только нас четверых, а несколькими десятилетиями ранее — и вовсе лишь троих. В этом мире закончились нам подобные существа. Когда я немного восстановил силы, мы с Галеном пообещали, что всегда будем держаться друг друга, делить всё, и хорошее, и плохое — потому что отныне у нас больше никого нет и больше никому мы не нужны по-настоящему. Если бы меня было кем заменить, то меня добили бы сразу, без раздумий и сомнений, не дожидаясь, очнусь ли я или так и умру.