И сразу перекинулся на другое: на мою артикуляцию и на мой профиль: начиная с переходного возраста мой так называемый прогенный подбородок сулил сильную волю, каковой я не обладаю, но это не могло, впрочем, предотвратить раннее зубоврачебное вмешательство. (Моя прежняя невеста сравнивала мой подбородок с тачкой; ныне он стал не только мишенью для карикатуры, распространяемой Веро Леванд, но выполнял еще другую функцию: являлся основанием для обратного прикуса. Вот именно. Я всегда знал, что мои зубы рубят. Я не размалываю. Собака рвет зубами. Корова размалывает. Человек, жуя, производит обе эти операции. Мне не дано жевать нормально.)
— Вы рубите, — сказал зубной врач.
И я даже обрадовался, что он не сказал: вы рвете пищу зубами, как собака.
— Поэтому сделаем рентгеновский снимок, закройте, пожалуйста, глаза. Но мы можем включить звук…
(«Спасибо, господин доктор», не исключено, что я уже с самого начала сократил это обращение до более фамильярного: «доктор». Позже, попав в зависимость к нему, я кричал: «Помогите, док! Что мне делать, док? Вы же все знаете, док!»)
Наконец одиннадцать раз прожужжавшая бормашина добралась до моих зубов, и он, болтая, предложил:
— Хотите, я расскажу вам некоторые эпизоды из предыстории зубоврачебной науки?
Но я, глядя на молочно-белую выпуклость телеэкрана, увидел много всякой всячины, например пригород Нойфарвассер, где напротив корабельной верфи я утопил в жиже из тепловатой глины мой молочный зуб.
Его картинка была другой:
— Начать надо с Гиппократа. Он рекомендовал чечевичную кашицу против абсцессов в полости рта.
Моя матушка покачала головой на телеэкране. «Нет, больше топить мы не станем. Спрячем-ка их лучше в красивую коробочку, выложенную голубой ватой». Слегка выпуклая матушка лучилась добротой. А в это время мой зубной врач говорил как по писаному, читая лекцию по истории зубоврачебного дела: «Полоскание настоем перца, согласно Гиппократу, должно способствовать рассасыванию опухолей». Но моя матушка, нимало не смущаясь этим, продолжала, стоя посреди нашей кухни: «А гранатовую брошь я переложу из коробочки к янтарю и к орденам дедуни. Все твои молочные зубы мы соберем в одно местечко, и когда-нибудь ты скажешь своей женушке и ребятишкам — вот видите, какие они у меня были».
Врач не обращал внимания ни на мои передние зубы, ни на задние. Ибо из всех коренных мои зубы мудрости — восьмой нижний, восьмой верхний — оказались самыми надежными: на них будет держаться мост, а с помощью мостовидного протеза немного исправится и мой прикус.
— Вмешательство, — сказал он, — придется нам решиться на серьезное вмешательство, не желаете ли вы, пока моя помощница готовится сделать вам рентгеновский снимок и пока я удаляю камень, включить изображение и звук?
Но я повторил:
— Спасибо.
Он был готов поступиться даже своими принципами.
— Могу включить программу из ГДР…
Но пустой телеэкран предоставлял мне неограниченные возможности: я все снова и снова видел, как медленно погружается в глиняную жижу мой молочный зуб. И еще мне понравилась моя семейная хроника, она как раз началась с молочных зубов. «Конечно, матушка, у меня здесь торчит один зуб, другой уже тю-тю, я утопил его в порту. И его проглотил не судак, а сом, он пережил на дне все трудные времена и теперь засел в засаде, поджидает, когда появятся мои остальные молочные зубы. Однако эти остальные, так и не узнавшие, что такое зубной камень, ныне переливаются перламутром на красной ватке, а гранатовая брошь и янтарь, так же как и дедулины ордена, пропали…»
Зубной врач в это время обретался всего лишь в одиннадцатом столетии, повествуя об арабском лекаре Альбукасисе из Кордовы, который первый обратил внимание на зубной камень. «Его надо скалывать». И еще я вспоминаю фразы наподобие следующей:
При остатке окиси в щелочном растворе, если, стало быть, pH больше семи, образуется зубной камень, поскольку слюнные железы нижней челюсти выделяют слюну на резцы, а околоушные слюнные железы — на шестые верхние; особенно сильно при экстремальных движениях рта, в частности при зевании.
— Зевните, пожалуйста. Да-да, отлично…
Я делал все, что он велел: зевал, выделял слюну, которая образует зубной камень, но никак не мог вызвать сочувствие зубного врача.
«Ну, доктор, как вам нравится мое маленькое сокровище?.. Спасенные молочные зубы? Ведь матушке в январе сорок пятого пришлось паковать вещички, чтобы с последним военным транспортом покинуть Нойфарвассер — отец служил лоцманом и мог позаботиться о семье. Конечно, перед тем как покинуть город, матушка побросала все самое необходимое, стало быть и мои молочные зубы, в большой отцовский флотский мешок, который по ошибке — так часто случается в отчаянной спешке, когда люди готовятся к бегству, — погрузили на «Пауля Бенеке», на колесный прогулочный пароходик, и как раз этот пароходик не подорвался на мине; целый и невредимый, хоть и перегруженный, он приплыл в Травемюнде; ну а моя матушка так и не увидела ни Травемюнде, ни Любека; то военное транспортное судно, которое я назвал последним, южнее Борнхольма налетело на мину, было торпедировано, и — отвлекитесь, пожалуйста, на секунду от зубного камня и посмотрите назад — вместе с моей матушкой оно прямехонько пошло на дно, тогда сквозь ледяное крошево, а сейчас сквозь ваш телеэкран. По слухам, всего лишь нескольким господам из местных нацистов, руководителям «гау» (округа), удалось вовремя пересесть на миноносец…»