- У нас был уговор, тролль! - молвил пилигрим, хмурясь: - Ты не трогаешь путников и следишь за мостом, а я, взамен, позволяю тебе жить здесь, вблизи людей, разве не таковы были условия договора? И, помниться, я довольно четко дал понять, что бывает с клятвопреступниками... Он показательно взмахнул оружием еще раз и даже несмотря на то, что клинок не был оголен, Плошек все равно съежился, опасаясь прикасаться к ножнам, движимый тем же интуитивным порывом, что и родственник, посыпающий покойника зерном, прежде чем закопать (здесь приводится в пример одно из местных верований, согласно которому оживший в первую ночь после смерти мертвец не может встать из гроба, до того, как сосчитает каждую зернинку из россыпи, а по третьему крику петуха, так и не испробовав свежей плоти да крови, умирает насовсем).
- Я помню, рыцарь, помню! И я не трогал этого человека, клянусь жерлом огненной горы, клянусь высочайшей вершиной мира! - промямлил он, поднимая руки и склоняя тяжелую голову в знак примирения, - я спал! Просто спал под мостом! А этот вот... Сам в овраг свалился, - ну разве меня, бедного Плошека, за это винить?
- Я верю тебе... Но ответь, если так, почему он в овраге, а не на дороге, развозит товар, как и полагается мельнику?
- Мельнику полагается быть при мельнице... - вставил свое слово, осмелевший с приходом подмоги старик и кряхтя поднялся на ноги, - вот о чем моя жизнь - молоть зерно и не думать ни о каких там троллях под мостами...
- А мне почем знать! Я спал и видел сон, а после пришел он, свалился мне под ноги и принялся орать! - с запалом отвечал Плошек рыцарю и судя по тону, если бы лица троллей могли выражать эмоции, его лицо говорило бы сейчас о вопиющей несправедливости; я просто отдыхал и никого не трогал, а вы пришли и обидели меня, за что вы так со мной? - слышалось в голосе Плошека.
- Он не врет, пилигрим, я сам виноват... Полез проверять муку, а после... этот шум - и я с перепугу свалился вниз... - подтвердил версию тролля, мельник, и меч путевого рыцаря, затем, медленно опустился.
Едва опасность расправы миновала, Плошек тут же бросился собирать осколки гончарного изделия, что было невозможно осуществить с его размерами рук и ловкостью пальцев; раньше то была старинная амфора, ныне - просто испеченная и разукрашенная глина, успевшая побывать в недалеком прошлом прекрасным произведением искусства, пронести сквозь время память поколений, запечатленную в рисунках на ее стенках и повидать мир. Обычно тролли склонны крушить все, не принадлежащее к их культуре, но и здесь Плошек сумел отличиться: он любил людей, а также, что было с ними связано, однако эта любовь не была взаимной, в силу стереотипов и убеждений.
Удостоверившись, что головной убор не собрать и не починить никак, тролль зарыдал, разбрасывая во все стороны кристаллы драгоценных камней (в моменты горечи слезы троллей походили на алмазы, в моменты радости - топазы), тогда, в общем-то добрый малый мельник, почувствовал укол вины, столь не характерной представителю его расы по отношению к чудовищу. С помощью рыцаря он спустил вниз ту посуду, что у него имелась при себе, подвешенная к заднику воза и, хотя то была мизерная компенсация по сравнению с утратой Плошека, тролль все равно был обрадован и растроган. С тех пор, всякий раз проезжая мост, мельник заглядывал к Плошеку, принося утварь в качестве подарка; ноги не позволяли старику спускаться в овраг самостоятельно, однако данное обстоятельство нисколько не мешало их дружбе: откликнувшись на зов мельника, тролль сам выглядывал из-под моста, чтобы поприветствовать друга.