«С каждым днем для меня всё ясней твое имя…»
С каждым днем для меня всё ясней твое имяи лица перемены, и рук безутешная гладь.Нужно очень спешить: ты изменишься непоправимочерез день, через миг – даже рук не успеем отнять.Станешь новой, а та, что осталась в безжизненном прошлом(как я помню сейчас этот чуткий наклон головы)несказанною станет, неясной, совсем невозможной.Я и сам невозможен. И старые строки новы.
«Ничего, ничего, еще будет в чести…»
Ничего, ничего, еще будет в честиэта малость тепла в человечьей горсти —стает снег во дворе под твоею озябшею тенью —только ты не забудь, не отчаивайся и прости.Ничего, ничего…
«Кто уничтожит волю злую…»
Кто уничтожит волю злую,вражды безбожную межу —затем, что руки ей целую,в глаза счастливые гляжу,затем, что мучаюсь разлукойи задыхаюсь счастьем встреч,за все отчаянье, за звуки,которым счастья не сберечь.
«Случись со мною сказка…»
Случись со мною сказка,чтоб шелковый клубоккатиться до развязкипередо мною мог.Но вот уже калитка —искомый терем, сад…И остается нитка,ведущая назад.
А если станет тяжелей,о счастии не сожалей:не изменяй ему случайно —печалуйся одной печалью,и будет счастие целей.
«Только летом, только летом…»
Только летом, только летоместь в году такой пробел:перед зеленью и светомслабый сумрак оробел.В эту пору, в эту порусвет всеобщий, мрак – ничей.Это тот пробел, в которомкатятся черемух горыв прорубь черную ночей.
«Летом из холодной печки…»
Летом из холодной печкипахнет стужею и сажей.На плите неразогретой —полстакана молока,пачка соли, нож и спичкии еще комок бумажныйиз засаленной газетыот январского денька.
Деревьев новые овиныприкрыли день наполовину.Вблизи от зарослей малины,явившись призрачно и вдруг,стоят огромные люпиныи озираются вокруг.
Вот у нас какие маки:восклицательные знаки! —поглядят на них и, глядь —начинают восклицатьвсе окрестные соседи и зеваки.
«Мы растворяемся в погоде…»
Мы растворяемся в погоде,прозрачной, словно благодать.Хоть дни подобны длинной оде —солнцестоянье на исходе —и что-то надо предпринять.
«Был день от зноя лиловатый…»
Был день от зноя лиловатый.Шиповник цвел аляповатый.Кричали малые ребята.И лаял пес.И лаял пес.По рытвинам между березтащился облачный обози нас с тобою вез да везкуда-то.
«Май на одуванчик дунет…»
Май на одуванчик дунет —целый месяц улетит.Что прозрачнее июнязорька узкая глядит.А в июленам вернулигода пыльный монолит.
Мы поедем без билетав убывающее лето.Пассажиров сквозь газеты,как сквозь сито протрясло.Оттого в пустом вагоненикого сегодня нету:на платформе, как в июне,пусто: пусто и светло.
«Был ли каждый Божий миг…»
Был ли каждый Божий мигмал, как мотылек?Иль, как небо, был велики, как даль, далек?Уместился в коробкеспичечном моем —иль, как камушек в реке,мир исчезнет в нем?
ПЫЛАЮЩЕЕ ОЧЕРТАНЬЕ
1970–1971
«Гасите верхний свет и со стекла…»
Гасите верхний свет и со стеклажитейские живые отраженьяисчезнут. И декабрьская мглаво мраке электрического тленьяза окнами предстанет без движенья,неощутимая для жалкого тепла.
«В декабре не рассветает вовсе…»
В декабре не рассветает вовсе.Пассажиры тусклые на транспортстаями бросаются с утра.В предрассветном отсвете постыломпобледнел забитый снегом дискугловых часов.Кто с недосыпу,кто с похмелья. Холодно. Вдали —огонек болотный: то троллейбус! —и с газетным шорохом метельмчит ему навстречу.Приготовься.Соблюдай закон очередей.Будь достоин сутолок и давки:после анонимного ударалоктем бей куда-то наугад.